Кузьма Сергеевич Петров-Водкин дважды был в Бретани. Первый раз в 1906 году он провёл там около трёх месяцев с начала июля до конца сентября. Жил он в местечке Понт Круа на берегу Атлантического океана.

Тогда он ещё не знал, что в это же время (летом в1905-1906 годы) в Бретани жили его будущие соратники по объединению «Мир искусства» С.П. Яремич, князь Шервашидзе с женой, Е.С. Кругликова, А.Г. Явленский, М.В. Веревкина, К.А.Сомов во главе с их идейным вдохновителем Александром Бенуа, «наслаждаясь всей грозной и жуткой дичью Бретани». Но Бенуа с семьёй жил на севере Бретани в деревне Плуманах, а Кузьма Сергеевич - на западе в провинции Финистер в небольшом городке Понт Круа.

Тогда они так и не пересеклись там, в Бретани, но такое удивительное совпадение, думается неслучайно. Ведь у обоих вначале был Париж с его суетой и «ярмаркой тщеславия». Но, как пишет А.Луканова: «Для русских художественных натур опасно подолгу оставаться в Европе – там они наслаждаются комфортом и уважением к людям творческих профессий, но быстро впадают в черную меланхолию из-за своей оторванности от России, словно теряют духовную подпитку, которая идет от самой русской земли». Петров-Водкин – не исключение.

От суеты «бестолкового» города он уезжает ближе к природе, на берег Атлантического океана в тихую северо-западную французскую провинцию. Он любил не только Землю «от влажной гряды с набухавшими ростками <…> до её массива, ворочающего бока луне и солнцу», но и море «до захлёба». В одном из писем к матери в Хвалынск от 9/22 августа 1906 года из Бретани Кузьма Сергеевич так описывает свои впечатления: «Я сделал дневную прогулку берегом океана в 3 дня. Ночевал на скалах. Ночи были удивительно тёплые, и такой красоты давно я не переживал. Вернулся чёрным от загара, накупавшись в солёной, прозрачной, как стекло, воде моря. У меня ещё и теперь звучит музыка волн. Ведь океан постоянно плещет: 6 часов приливает и 6 - убывает - и так вечно, без конца. Вот уже месяц, как я здесь. Сделал не так много, но это вместо отдыха – авось в Париже разойдусь <…> Езжу на велосипеде, хожу много, пишу этюды и пером, но как-то вяло. Пробыть решил здесь до 2-го сентября (по нашему счёту), а потом опять в пекло бестолковой человеческой жизни. Здесь я совсем отстал от событий в России». Возможно, именно во время этой прогулки по берегу океана.

Кузьма Сергеевич чуть не утонул, пережив удивительные минуты, находясь на грани жизни и смерти. В начале 1930-х годов он описал своё приключение в Бретани в автобиографической книге «Пространство Эвклида» в главе «Опасности» так: «Целые дни проводил я в купанье, в плаванье, в нырянье под своды береговых гротов <…> Была даже не буря, а полубуря, когда, в компании с одиннадцатилетним английским мальчиком, приехал я на велосипеде к моему любимому дикому пляжу Порсперону <…>Я пошёл на скалу, чтобы окатиться набегавшей на неё волной. Держался я крепко, но волна легко, мягко приподняла и сорвала меня в бурлящую среди подводных отрогов пену. Первое, что я осознал, - это невозможность подняться над водой, ибо тогда верхними гребнями пришлёпнуло бы меня к скалам <…>. Единственная мысль была, насколько помню, о конце, о рубеже моих событий: вот оно каково, когда оно приходит! <…> Меня перекатывало и швыряло, как мешок. Всё во мне ухитрялось не дать буруну повернуть меня на спину <…>. Два раза я был близок к спасению, и каждый раз меня срывало опять в глубину <…>. Меня спасла морская водоросль, за которую я ухватился концами пальцев, и, переждав спад волны, вскарабкался на скалу <…>. Вспоминаю, что я вытянулся рыбой, приведя себя в самое узкое положение <…>. Закрыв глаза, я могу и сейчас воспроизвести это ощущение не то полёта, не то удачного прыжка через пропасть, не то особенной настройки на притяжение земли. Да и можно ли более деликатно держать хотя бы своего новорожденного, как мои пальцы держались за хрупкое растение. Мальчик <…> был напуган, увидев меня, покрытого кровью, струившейся из моей, исполосованной камнями, кожи». Об этом приключении Петров-Водкин напишет матери позже, вернувшись в Париж 3 октября 1906 года: «<…> я тебе не писал, но теперь могу сказать, что однажды в бурю меня сорвало волной со скалы и только благодаря твоим молитвам и моему счастью выбросило обратно с небольшими поранениями, зато я столько видел самых удивительных мест и скал».

Кузьма Сергеевич с детства с полным вниманием и, не теряя головы, встречал жизненные опасности, иногда сам их искал, например, в Италии под Неаполем, когда решил вопреки уговорам проводника подняться на Везувий. Он объяснял это так: «<…> как в предметной жизни участвуют две силы – самовоздвигание предмета и ограничение его средой, так и у человека при встрече с событием не только не теряется инициатива, а, наоборот, обостряется: он одинаково участвует в событии, как и событие в нём». И часто в борьбе с силами природы или «с событием» он выходил победителем. Для него важна была органическая полнота ощущений. В его «Науке видеть» позже будут сформулированы основные положения «планетарной гимнастики», которой он занимался во время своих путешествий: «свободное управление собой в пространстве – победа над тяготением». И весь опыт, в том числе и полученный в Бретани во время прогулок по берегу Атлантического океана с его приливами и отливами, с его живым космическим дыханием, ложился в копилку его опыта, на основе которого рождались положения его «сферической» перспективы. В её фундамент им были положены силы гравитации Земли и Солнца. Ведь благодаря силе гравитации они взаимно притягивают друг друга. Но человек на Земле чувствует сильнее притяжение Земли, чем далёкого Солнца, хотя его масса больше и сила солнечной гравитации, казалось бы, сильнее, но оно дальше, чем ядро Земли.

Клин «сферической» К.С.Петрова-Водкина перспективы, вершина которого в Солнце, меньше он охватывает Землю. С ним связана «высокогорная» точка зрения на пейзажи, интерьеры, натюрморты в картинах Петрова-Водкина. Угол клина, вершина которого в земном ядре, больше, потому что охватывает Солнце и в работах художника вертикали, соотносимые с этим клином, т.е. с ядром Земли, отклонены сильнее, подчиняясь силам гравитации. Человек и все предметы на Земле находятся внутри этих двух клиньев, этих двух сил, в какой бы части Земли они не находились.

Пока, во второй половине 1900-х годов, Кузьма Сергеевич только ещё накапливал ощущения своих связей с Землёй и Космосом. Рождение сферической перспективы ещё впереди. Но 1906 год был определяющим и знаковым в судьбе художника. Если зимой 1906 года в Италии на вулкане Везувий он увидел и услышал «живое» дыхание земных недр – «заглянул» через кратер вулкана в один из клиньев своей сферической перспективы - в ядро земное, то летом в Бретани, через приливы и отливы океана, он ощутил суточное вращение Земли вокруг оси. В Бретани наблюдаются самые высокие на Европейском континенте приливы (до 13,5 метров).

То есть жизнь Земли во всех её проявлениях и взаимосвязях с Солнцем, Луной, планетами интересовала художника с детских лет: Кузьма Сергеевич проделывал опыты над своим телом «много качался на качелях, кувыркался на трапециях (кстати, позже он часто рисовал эти забавы), прыгал через значительные препятствия и с довольно большой высоты», чтобы, наконец, уяснить, что две силы действуют на человека на Земле: её собственная гравитация (сила тяготения) и гравитация Солнца и планет, которую он называл планетарностью, иначе говоря, планетарность - это подчинение человеком земного тяготения. Поэтому он считал, что акробатика – это победа над законом тяготения (например, качание на трапеции), а балет – приведение тела к согласованию с тяготением. Позже Кузьма Сергеевич писал в «Пространстве Эвклида» о своих отроческих «открытиях»: «Так я докопался до законов гравитации <…> учуя гравитацию, а вместе с ней и ещё какие-то сношения планет между собою, посылающих друг другу свет, тепло, холод, расстояния сделались для меня более реальными, земной глобус со знакомым чертежом суши и океанов становился всё более миниатюрным по объёму».

Кузьма Сергеевич в Бретани мало работал кистью, но за те два месяца, которые он пробыл там в первый раз, он написал небольшой рассказ «Письма из Понт Круа, или Когда люди отдыхают». В это время Кузьма Сергеевич активно работал пером, то есть писал рассказы и повести, написал несколько пьес. В 1905-1906 годах ещё до поездки во Францию, уже была поставлена на сцене передвижного театра П.П.Гайдебурова одна из его пьес «Жертвенные», показанная сначала в Петербурге, а затем в других городах России и заставившая поверить молодого драматурга в свои силы. Он писал матери из Парижа 18 мая 1906 года: «У меня вообще живопись спорит с литературой, хотя я стараюсь работать и в том, и в другом». Вот и в Понт Круа художник не столько занимался живописью сколько литературой. Жанр, в котором написаны «Письма из Понт Круа, или Когда люди отдыхают» он обозначил как «рассказ-письмо, которое по характеру совершенно ново для моих работ». Скорее новым для художника был не жанр «рассказа-письма», потому что он написал к этому времени изрядное количество писем к матери, друзьям и покровителям, подробно рассказывая в них о своей жизни, взглядах на искусство, наблюдениях, сколько сатирический тон, избранный для повествования. Рассказ состоит из 8 писем автора другу - «добрейшей и бесценной» женщине. Сам формат писем подразумевает максимальную открытость автора.

В этих письмах картины внутреннего и внешнего мира автора переплетены. В них он рассказывает о своей жизни в гостинице Понт Круа среди вояжеров разных национальностей. Среди них англичанин, французы, турок, русские (сам автор и Надя), норвежец. Таким образом, главный герой рассказа - собирательный интернациональный образ человека-обывателя, который принадлежит к разряду «маленьких людей», вызывающих не жалость и сочувствие (как Акакий Акакиевич или Макар Девушкин), а гадливое чувство. Обитатели гостиницы – ходячие пародии на людей, в них сконцентрированы черты воинствующего мещанства, спеси, лицемерия и самой низкопробной обывательщины: «На их знамёнах «праздник большинства» – умеренность и покой, и они не знают отчаянья <…> их лозунг: пожить дольше, лучше и слаще». Обитатели гостиницы – «этой клоаки пересудов» - погрязли в сплетнях друг о друге и вранье. Сам автор, от лица которого ведётся повествование, будучи в поисках «человека на земле», думающий о «новом человеке и религии «открытых глаз», тоже поддаётся «стадному инстинкту», попадает в нелепую ситуацию, но выходит из неё, тем не менее, без особых потерь, сохранив лицо. Среди обитателей гостиницы, пожалуй, только два положительных героя – русская девушка Надя и её норвежский друг Нодс, с которым она свяжет свою судьбу, чтобы вместе искать «правду для всех». Оба они занимаются наукой: Надя – эмбриологией, а Нодс – геологией. Они, как и автор, интересуются жизнью Земли. В рассказе есть строки: «<…> мне чудился юноша с глазами Нади – всезнающий, но смело принимающий «да» и «нет» и создающий из них вечную настоящую правду жизни для всех». В РГАЛИ в фонде К.С.Петрова-Водкина есть акварель с изображением юноши 1906 года, как знать, может быть, именно это своё видение «с глазами Нади» воплотил художник в данной работе?

Рассказ был написан в Понт Круа, но позже художник к нему возвращался, и не только вернувшись в Париж из Бретани, но и в 1912 году в Гусевке, в имении генерала Грекова, где Кузьма Сергеевич гостил с женой летом. На одной из страниц есть помета автора: название имения «Гусевка» и дата – «1912 сентябрь 6-е». Но, вероятно, интерес автора к рассказу после этого позднего к нему возвращения угас безвозвратно, как и вообще интерес к литературной работе, чтобы вновь появиться уже в конце 1920-х годов в виде автобиографических повествований, ставших заметной вехой в мемуарной литературе, неисчерпаемыми источниками творческой биографии самого мастера и ценнейшими документами эпохи.

Рассказ «Письма из Понт Круа, или Когда люди отдыхают» интересен для исследователей творчества Кузьмы Сергеевича своими авторскими отступлениями, в которых художник рассуждает об искусстве и человеке и делает шаг навстречу своей «сферической» перспективе задолго до её появления. Он пишет о том, как «замусорил себя земной обитатель-человек всяким хламом в этом болоте, именуемом строем государственной жизни и правого гражданства», что с него надо «счистить вековые наросты лжи, лени, обжорства, вернуть его к целомудрию мысли», но в этом никакие «местные лечения» помочь не могут, все «пластыри подчас и порядочных наставников, но трусов, только затягивают болезнь», поэтому автор предлагает начать с «естественности», то есть с объективных законов природы, с начала начал, с корней бытия, «с человека на Земле», к которому «все вещи в перспективе сходятся». Он искал то единство во множестве под всем становлением бытия, в котором отдельный индивид может «потонуть», как в стихии высших ценностей. Сам он называл это «единым планом усовершенствования костного, мозгового и мускульного веществ во всех укладах социального, экономического и интимного быта народов», его тянуло в любой стране «подглядеть общую точку устремления». И он нашёл её в космических законах: Земля круглая, вращается вокруг оси и Солнца, Вселенная «построена» по типу полого шара, солнечная система тоже встроена в галактическое «вселенское» движение, а над всем этим и во всём этом Бог.

Уже в конце 1910-х годов он откажется от субъективного символизма, который ещё будет ощущаться в картинах, созданных в Париже и после него: «Элегия», «Колдуньи», «Берег», «Язык цветов», «Сон», «Жаждущий воин», перестанет «искать демона в каждой вещи», то есть навешивать на них «хлам людских настроений», обесценивающих мир, он, слишком ценя реальную жизнь, простые вещи возведёт в «высшие и конечные состояния бытия». Его символизм не субъективный, когда художник является творцом символа, а объективный, когда символ, подчиняется вселенским законам, поэтому у него обыденные вещи символичны, они связаны с этими вселенскими законами. Он хотел вернуть человека к первобытной наготе не в буквальном, конечно, а в переносном смысле, то есть через собственные ощущения заставить человека заново открыть мир – это он и называл «религией открытых глаз». Перед искусством в этом случае им ставятся задачи не эстетические, а органические. В одном из отступлений своего рассказа «Письма из Понт Круа, или Когда люди отдыхают» он спорит с Уайльдом, который считал, что искусство не должно иметь пользы. Петров-Водкин считал, что искусство должно помочь человеку «слиться с природой через творчество», дать ощущение её объективных законов. От тех мгновений, какие он пережил в единстве всего со всем на грани жизни и смерти (на Везувии, в Бретани, когда его смыло со скалы волной в океан), осталось противление тому творчеству, которое создаёт дурно-бесконечную, буржуазно-срединную культуру, создателей которой он называл «узколобыми», где расщеплён субъект и объект – художник и картина, картина и зритель, искусство и жизнь. Для Петрова-Водкина всегда было «искусство для жизни», а не наоборот. Искусство он понимал как способ усовершенствования человеческого аппарата «из животного (прикреплённого) в планетарный», как обмен энергиями между зрителем и художником: «Искусство как способ для всех. Вбирание в себя (зрителем – В.Б.) растраченной (художником –В.Б.) вовне энергии».

Уже позже, в Африке в Бискре в мае 1907 года, художник напишет жене: «Право, здесь я получил много впечатлений…Эти впечатления более величественны, чем красивы, так как это нечто более глубокое, и оно даёт мне возможность ясно понимать существование. Я был прав, когда считал, что после всех впечатлений европейской цивилизации, которую я так хорошо знаю, непременно мне следовало посмотреть другую жизнь. И вот я смотрю и вижу, как много дурного в нашей культурной жизни; везде ложь, и как далеки мы от правды жизни. Многое из того, что я прежде любил, я теперь презираю…». Но разочарование в цивилизации, жернова которой «перетирают всех в общую кашу, подмасливая граммофонами и телефонами и без того уставшую мысль», начинается раньше и впечатления, полученные в Бретани, где рядом с величественным океаном он увидел «узколобие» человека, сыграли здесь не последнюю роль.

Кузьма Сергеевич покинул Бретань осенью, в конце сентября, когда «опустела от вояжеров гостиница, а природа стала полнее, задумчивее и глубже, реже, но ярче светило солнце, плавленым металлом заливая море, брызгали лучами волны, тучами крутились в порывах ветра пушинки пены, подобно белым мухам». Он увозил с собой несколько этюдов и тетрадки с рассказом о своей двухмесячной жизни в Понт Круа. В письме к матери от 3 октября 1906 года он подведёт итог своей поездки: «В Понт Круа написал хороший рассказ, привез этюдов и надышался во всю океаном <…>». Но через два года, в начале августа 1908 года он вернётся сюда вновь. Неизвестно, брал ли он с собой жену в эту поездку, чтобы показать ей океан, единственное свидетельство о его втором пребывании в Бретани – открытка, посланная матери из Понт-Круа от 7/20 августа 1908 года, в которой есть строка: «Целую из Понт-Круа, где я был два года назад, приехал на десять дней». К сожалению, неизвестно местонахождение этюдов художника, написанных в Бретани, кроме одного, хранящегося в частной российской коллекции, с изображением бретонской церкви в романском стиле, «в котором развёртываются лепестки готики» (художник имел в виду витражные стрельчатые окна). Судя по этому этюду, художник ещё пребывал в плену «серых красок», избавление от которых последует вскоре, уже в следующем 1907 году, но уже при других условиях и обстоятельствах: «прочистить зрительный аппарат» удастся в Африке…

Заведующая Хвалынским художественно-мемориальным музеем К.С.Петрова-Водкина В.И.Бородина