Второе путешествие К.С. Петрова-Водкина на Кавказ
15.07.2011
На Кавказе Кузьма Сергеевич Петров-Водкин бывал дважды: в 1914 и в 1933 году. Оба его путешествия предпринимались с целью воспользоваться целебными свойствами горного воздуха и минеральных источников. Весной 1933 здоровье художника резко ухудшилось. Вновь обострился туберкулезный процесс, обнаруженный в конце 1920-х. В письме к Ф.Ф. Нотгафту 30 марта 1933 года Петров-Водкин восклицает: «Я никуда не годен – до 39 градусов, потею, ознобы и чертова неврастения. Словом: «весна, выставляющая первые рамы!».
В начале мая Кузьма Сергеевич отправляется в Москву, чтобы добиться разрешения на поездку во Францию для лечения. Забегая вперед, нужно отметить, что полуторамесячные хлопоты оказались напрасными. Ситуация изменилась в корне. Если в 1924 году художник смог добиться командировки для знакомства с опытом преподавания изобразительного искусства в парижских академиях и школах, в течение года жил во Франции вместе с женой и дочерью, то теперь весь возросший авторитет Петрова-Водкина не помог добиться выезда за границу на лечение. Может быть, сыграло роль то, что жена художника была француженкой – чиновники испугались невозврата.
Кузьма Сергеевич в Москве остановился у давнего друга С. Д. Мстиславского, семейство которого в то время было довольно большим. Пребывание в столице было мучительным: хождение по инстанциям, обследования, надежды и разочарования. Вот строчки из писем художника жене М.Ф. Петровой-Водкиной: «Консилиум постановил: ехать на юг Франции вредно для здоровья… Вопрос будет разбираться членами правительства… Болезнь все сильнее подтачивает мои силы. И знаешь, у меня есть надежда, что в этом отношении мне помогут источники Баньоля-на-Орне… В этом общем кавардаке я не пойму, дошли ли мои ходатайства, куда надлежало, или придется вновь торговаться, в особенности насчет тебя и крошки? (Кузьма Сергеевич мечтал поехать за границу вместе с семьей) …А, правда, я тебе все это предсказывал!.. Я голодаю и не знаю места, где можно было бы наесться досыта», «…я вишу на телефоне для всяких справок. Это труднейшая канцелярщина – добиться чего-нибудь, в чем замешан денежный вопрос» (9-11 мая 1933 г.).
13 мая Петров-Водкин встречался с наркомом просвещения А.С. Бубновым, которому были переданы его медицинские документы для окончательного решения о месте лечения. Андрей Сергеевич Бубнов (1884-1938) возглавлял отрасль образования с 1929 года. До этого на посту начальника политуправления РККА руководил крупномасштабной чисткой в армии. Был одним из первых авторов «Истории коммунистической партии». Расстрелян в 1938 году.
Бубнов предложил Петрову-Водкину ехать в Крым. Художник рассказал о встрече с наркомом в письме жене: «Мы Вам дадим дачу в России, в Крыму, где Вы сможете жить и работать», - сказал он, а я знаю цену всем этим сахарным словам. Пришлось мне вновь писать ходатайство... И в то же время меня всюду хвалят. Только и говорят, что о моей книге («Пространство Эвклида»). Вчера я был в жюри выставки, приехавшей из Ленинграда. Все мои картины здесь. Скажут то же, что говорили в Ленинграде, я буду первым… Болтали, что хотят возродить звание народного художника, чтобы мне его дать, но, но…» (16 мая 1933 г.). На выставке «Художники РСФСР за XV лет» (Ленинград – Москва, 1932-1933) Петров-Водкин был представлен картинами «Фантазия» (1925), «Первые шаги» (1925), «За самоваром» (1926), «Землетрясение в Крыму» (1927), «Девушка у окна» (1928), «Смерть комиссара» (1928), «Яблоко и лимон» (1930) и др.
Кузьма Сергеевич предпринимает еще несколько попыток добиться поездки во Францию. Он пишет письмо Горькому и передает его через доктора, который лечит писателя. Неизвестно, получил ли Горький это послание. Друзья советуют написать Сталину, но Петров-Водкин не делает этого. Он обращается к Кагановичу. Лазарь Моисеевич Каганович (1893-1991) в это время был Первым секретарем Московского комитета ВКП(б). Начало 1930-х – время наибольшей власти «серого кардинала». Письма адресовали: «Товарищам И.В. Сталину и Л.М. Кагановичу». Благоприятного ответа на обращение Петрова-Водкина не последовало. Он пытается успокоить жену: «Никому не дают разрешения на поездку за границу». Но К.Федин, заболевший туберкулезом почти одновременно с Петровым-Водкиным, в 1931-1932 годах прошел курс лечения в Швейцарии и Германии, в 1933-1934 годах повторил его в Северной Италии. Петров-Водкин не мог не знать об этом, ведь они были соседями по Детскому Селу и общались. Знал он, вероятно, и о том, что скромное пребывание в заграничной здравнице стоило 10-11 тысяч марок. Не нашлось у страны для Петрова-Водкина таких денег. Художнику было предписано лечение в Абастуманском специализированном туберкулезном санатории, расположенном в Грузии неподалеку от Боржома.
Необходимо отметить, что в Москве Кузьма Сергеевич, измученный до предела хлопотами о поездке, очень много работал, встречался с друзьями, посещал спектакли и концерты. Петров-Водкин был приглашен в жюри выставки «Художники РСФСР за XV лет». В газете «Советское искусство» была опубликована его статья «Культурный вклад», посвященная этой выставке. Петров-Водкин сдержанно, но уверенно выступил в защиту художественных поисков, опирающихся на критическое, зоркое изучение классики: «Думаю, что и самые неудачи покажут процесс большой и очень сложной работы, идеологической, теоретической и ремесленно-профессиональной… Мне хотелось бы, чтобы критика подвела хотя бы очень строгие, но деловые итоги нашей пятнадцатилетней работы. Сколько изокритиков за это время вздымалось, ныряло, исчезало в пучинах скороспелых теорий, нервировавших без толку нашу работу, сколько навешивалось на нашего брата порочащих ярлыков. Внимание, товарищи критики! Ведь, кроме книжек, которые вы же, искусствоведы, пишете, надо бы крепко и внимательно изучать и вещи, производимые нами». Это обращение художника к критикам теперь воспринимается, как призыв быть ответственными за каждое слово в прессе, ведь от одного слова в те годы зачастую зависела жизнь.
Очень важные мысли о творчестве и о собственном месте в искусстве Петров-Водкин высказал в своем выступлении на творческом вечере, организованном в Московском отделении союза художников 25 мая 1933 года. Кузьма Сергеевич согласился на участие в нем с неохотой: «…будут мне фальшиво льстить и перемывать мои кишки». Накануне, 24 мая, он даже не вставал с постели, чтобы набраться сил перед испытанием. Но встречей с художниками был удовлетворен. Вечер открыл П.В. Кузнецов. Затем Кузьма Сергеевич рассказал о своем творческом пути. Он обстоятельно и определенно ответил на вопрос о формализме в искусстве: «Моя точка зрения на формализм такая: это явление в истории искусства, которое заканчивает какое-нибудь течение, и оно становится формальным… это явление вырождающейся школы… Ведь до чего мы дошли, что положить краску мы боимся, хотим положить, а сами думаем, а вдруг это формализм. Если мы подходим к холсту полные какого-нибудь содержательного пафоса и к краскам относимся с уважением, нам некогда заниматься формализмом, мы будем работать, расти и жить…». Завершая свое выступление, Петров-Водкин с горечью отметил: «Если бы не поганая моя болезнь, я знаю, что подхожу к новому циклу, к новой фазе. Напитание зрителей с картины тем человеческим органическим содержанием, чтобы это не только веселило, радовало, но и органически действовало на их клетки, на их кровяные шарики…».
Художник стремился преодолеть недуг, вернуться к работе над живописью. Поэтому он так настойчиво добивался возможности лечения за границей, но пришлось отправиться на Кавказ.
17 июня Петров-Водкин на поезде Москва-Тифлис начал свое четырехдневное путешествие к месту лечения. Среди его попутчиков оказался композитор Д.Шостакович. В открытке с дороги Кузьма Сергеевич пишет: «Мы развлекаемся игрою в подкидные дураки. Митя Шостакович оставляет всех нас в дураках… Голод преследует нас с Москвы». Когда поезд приблизился к подножию Кавказского хребта, художник не мог не воскликнуть: «Это грандиозно и фантастично!» (Из открытки М.Ф. Петровой-Водкиной, 19 июня 1933 г.).
Глубоким разочарованием и даже отчаянием проникнуто первое письмо художника жене из Абастумана: «Что за путешествие! Можно только посмеяться над моей судьбой, которая закинула меня в это чертово логово, куда я попал в первый и, конечно, в последний раз в моей жизни… Дорога из Тифлиса была отвратительна; для здорового человека она могла быть, пожалуй, и занятной. Представь себе ночь, никто не имеет понятия о направлении, о расписании поездов… Никто не мог объяснить, когда мы приедем в эту злополучную дыру, нам говорили: «Нымножко, нымножко, светать будет»… Мое до гнусности грязное купе было вымыто нефтью и керосином для борьбы с паразитами, которые все же продолжали свою работу. Одним словом, я чувствовал себя в своем купе как в керосиновой лампе. В два часа ночи я вылез в Хашури, чтобы пересесть в другой поезд на Боржом-Парк. Мы сели в открытый вагон вместе с крестьянами…Местность до Боржома очень живописная, со всех сторон высокие горы, покрытые лесом. Я так устал, что глаза смыкались сами собой. Наконец, из Боржома мы сели в автомобиль – невероятную дрянь для таких дорог, изрытых непрерывными дождями. С каким удовольствием уехал бы я отсюда вместе с этим письмом… Я очень жалею о том, что не с Вами, я даже согласился бы слушать граммофон».
Утомленный длительным переездом, бессонной ночью Кузьма Сергеевич принужден был с чемоданом бегать сверху вниз по санаторию в поисках и расспросах, куда его поместят, и, наконец, уснул в своей комнате «сном приговоренного к смерти». Спустя несколько дней он отметит в письме жене: «Вообще любопытно, как здесь действует воздух: или чувствуешь себя полным сил, с желанием рисовать, или вновь падаешь духом, до отвращения».
Горноклиматический курорт Абастумани был основан еще в середине XIX века и прежде назывался Аббас-Туман (Абастуман). В годы русско-турецкой войны здесь располагался военный госпиталь. В Абастумани чистый горный воздух, умеренная сухость, нет сильных ветров. На горных склонах – хвойные леса. В ущельях открыты слабоминерализованные источники. Приглядевшись, Петров-Водкин отдал должное красоте этого уголка кавказской природы: «Знаешь, это место похоже на Баньоль-на-Орне (Франция). Место купанья, парк в Баньоле тоже сжаты в ущелье. Конечно, здесь все необъятно и величественно… Я представляю себе это место, пока оно не было заражено людьми» (Из письма жене 24 июня 1933 г.). Больше всего художника тяготила разлука с родными, в письме М.Ф. Петровой-Водкиной от 2 июля он с сожалением восклицает: «О, если бы это было за границей, подобное место! – конечно, мне бы не пришлось бы расставаться со своими, и я бы восстановил свое здоровье, я в этом уверен».
Постепенно осваиваясь, художник знакомится с местными достопримечательностями. Он осматривает церковь Александра Невского, построенную на свои средства наследником престола великим князем Георгием Александровичем (братом Николая II), который, страдая от чахотки, практически безвыездно жил в Абастумане. Петров-Водкин прилагает усилия для сохранения полуразрушенного храма и росписей церкви, выполненных в 1902-1904 гг. художником Михаилом Васильевичем Нестеровым. Кузьма Сергеевич сообщил жене в письме от 7 августа, что он «послал докладную записку правительству Грузии по поводу росписи Нестерова, предлагая устроить в этой церкви музей наподобие хвалынского». В письме же А.Белому из Абастумана Петров-Водкин рассказал: «Здесь меня откопали учено-художнические круги, и я изредка пользуюсь домашним уютом. Единственный вид дела проделал я относительно росписей Нестерова в здешней заброшенной Георгиевской церковке (храм А.Невского, построенный великим князем Георгием Александровичем). Половина работ погибла от протечки крыши, облупилась, которые прострелены ватагой «12» Блока, хотя утверждают, что это турки во время взятия Абастумана проявили исламическую нетерпимость. Словом, я начал хлопоты с доказательствами ценности Нестерова и его последней, из росписей, работы. Между прочим, задумь этой работы основана на фактических портретах современных нам людей – получается своеобразная форма, правда, запоздалой византийской генеалогии, но эта же задумь и лишает религиозной устремленности и цельности работу, анекдотит ее».
Петров-Водкин был лично знаком с М.Нестеровым. Они встречались в Москве перед поездкой Кузьмы Сергеевича в Абастуман. Нестеров очень тепло отзывался об автобиографической прозе Петрова-Водкина. В ответ же на сообщение Кузьмы Сергеевича о состоянии росписей и о попытке их спасения Нестеров написал: «На ваше хорошее письмо скажу следующее: абастуманский Александро-Невский храм я давно считаю «обреченным» на полное уничтожение, как по причинам особым, так и по общим. Мое, авторское отношение к его росписи совершенно отрицательное, роспись эту я нахожу неудачной, быть может, потому, что производилась она при самых неблагоприятных условиях, уже после смерти создателя храма, в нем я еще далеко не освободился от взглядов на храмовую роспись, усвоенных в Киеве, и мне мало удалось вложить в эту роспись личного начала, живого, молитвенно-проникновенного чувства, как и в работах для «Храма Воскресения на крови». В этом смысле оба названных храма равно малостоящие с той лишь разницей, что архитектура абастуманского храма талантлива, Парландовское же создание бездарно. Не нужно говорить, что я горячо благодарю Вас за попытку отстоять абастуманскую роспись от гибели, но если это дело и не удастся, я горевать не стану».
Когда самочувствие Петрова-Водкина немного улучшилось, он стал совершать прогулки в горы: посетил замок Тамары – «на вершинах воздух был чудесный», задумал и, возможно, проделал экскурсию в ущелье, называемое «Очарованные ворота». В Абастумане Кузьма Сергеевич познакомился с Юрием Николаевичем Марром (1893-1935) – поэтом и ученым-востоковедом, сыном Н.Я. Марра - академика, известного востоковеда, филолога и историка. Юрий Марр жил и работал на Кавказе, так как тоже был болен туберкулезом. Петров-Водкин сообщал в письме К.Белому: «Окунулся я здесь в Персию через Ю.Марра – он имеет отличные материалы, ибо занят иранскими языками, выпускает дьявольский труд – персидско-русский словарь литографированным способом – сам каллиграфирует его, а его будет 1800 страниц. Есть у нас здесь обсерватория, археология, но раскопкам мешают бандиты (конечно, из-за турецкой границы!), а открытию новых астр облачная погода… А самое трогательное – это больные, старающиеся жить, служащие и работающие, вроде милого Ю.Марра».
Кузьма Сергеевич с давних пор интересовался астрономией, атлас звездного неба был его настольной книгой, в 1927 году Петров-Водкин был избран членом Французского астрономического общества. Художник не мог не воспользоваться возможностью побывать на единственной в то время в СССР высокогорной обсерватории. Кузьма Сергеевич познакомился с её директором. Абастуманская астрофизическая обсерватория была основана в 1932 году. Её руководителем с 1932 по 1992 год был Евгений Кириллович Харадзе (1907-2001) – автор более 70 научных публикаций, университетского и школьного учебников по астрономии, академик, вице-президент Международного астрономического союза. Когда открылась обсерватория, Е.К. Харадзе едва исполнилось 25 лет. Петров-Водкин в письмах из Абастумана называет его молодым астрономом и сообщает о намерении отправиться в обсерваторию на ночь смотреть звезды.
Накануне поездки Петрова-Водкина на Кавказ Андрей Белый обратился в письме к грузинскому поэту Тициану Табидзе с просьбой: «Оказав ему (Петрову-Водкину) посильную помощь, Вы окажете содействие культуре, той культуре, которая над всеми народами как купол, составляющий один народ, в котором я, Вы, Сарьян и Водкин, как Рембо, Верлен, Ницше и т.д. – братья». Табидзе не смог встретить художника по приезде, так как в телеграмме, отправленной Петровым-Водкиным из Москвы, был указан неверный адрес. Но уже в санатории Кузьма Сергеевич получил от поэта письмо. Он приглашал Петрова-Водкина посетить Тбилиси и встретиться с местными художниками и поэтами. Тициан Табидзе продолжал традицию Александра Чавчавадзе и встречал как гостей в своем доме всех людей искусства, приезжавших в столицу Грузии. Кузьма Сергеевич решил откликнуться на приглашение и остановиться в Тбилиси на несколько дней.
27 октября 1933 года Петров-Водкин написал из Детского Села А.Белому: «Из Абастумана вернулся я – с потерей веса и с температурой. Неудобное, загрязненное для жизни место. Когда я из этой трясины выбрался на плоскогорья – я задышал иначе. А когда Тициан подкормил меня – я начал очухиваться». Обещание устроить поездку за границу осенью не было выполнено. В декабре художник с высокой температурой попал в больницу. И все же в 1934 году он нашел в себе силы вернуться к творчеству. В течение последних пяти лет Петров-Водкин создал ряд значительных произведений, среди которых картины «1919 год. Тревога» (1934), «Дочь рыбака» (1936», «Новоселье» (1938) и другие. Это был действительно новый этап творчества, как и предвидел художник. Как знать, если бы он получил квалифицированную медицинскую помощь за рубежом, насколько бы продлился его творческий и жизненный путь? И все же, несмотря ни на какие невзгоды, Петров-Водкин до конца остался верен призванию художника и своему Отечеству.
Пондина Е.Э., научный сотрудник Хвалынского художественно-мемориального музея К.С. Петрова-Водкина.
В начале мая Кузьма Сергеевич отправляется в Москву, чтобы добиться разрешения на поездку во Францию для лечения. Забегая вперед, нужно отметить, что полуторамесячные хлопоты оказались напрасными. Ситуация изменилась в корне. Если в 1924 году художник смог добиться командировки для знакомства с опытом преподавания изобразительного искусства в парижских академиях и школах, в течение года жил во Франции вместе с женой и дочерью, то теперь весь возросший авторитет Петрова-Водкина не помог добиться выезда за границу на лечение. Может быть, сыграло роль то, что жена художника была француженкой – чиновники испугались невозврата.
Кузьма Сергеевич в Москве остановился у давнего друга С. Д. Мстиславского, семейство которого в то время было довольно большим. Пребывание в столице было мучительным: хождение по инстанциям, обследования, надежды и разочарования. Вот строчки из писем художника жене М.Ф. Петровой-Водкиной: «Консилиум постановил: ехать на юг Франции вредно для здоровья… Вопрос будет разбираться членами правительства… Болезнь все сильнее подтачивает мои силы. И знаешь, у меня есть надежда, что в этом отношении мне помогут источники Баньоля-на-Орне… В этом общем кавардаке я не пойму, дошли ли мои ходатайства, куда надлежало, или придется вновь торговаться, в особенности насчет тебя и крошки? (Кузьма Сергеевич мечтал поехать за границу вместе с семьей) …А, правда, я тебе все это предсказывал!.. Я голодаю и не знаю места, где можно было бы наесться досыта», «…я вишу на телефоне для всяких справок. Это труднейшая канцелярщина – добиться чего-нибудь, в чем замешан денежный вопрос» (9-11 мая 1933 г.).
13 мая Петров-Водкин встречался с наркомом просвещения А.С. Бубновым, которому были переданы его медицинские документы для окончательного решения о месте лечения. Андрей Сергеевич Бубнов (1884-1938) возглавлял отрасль образования с 1929 года. До этого на посту начальника политуправления РККА руководил крупномасштабной чисткой в армии. Был одним из первых авторов «Истории коммунистической партии». Расстрелян в 1938 году.
Бубнов предложил Петрову-Водкину ехать в Крым. Художник рассказал о встрече с наркомом в письме жене: «Мы Вам дадим дачу в России, в Крыму, где Вы сможете жить и работать», - сказал он, а я знаю цену всем этим сахарным словам. Пришлось мне вновь писать ходатайство... И в то же время меня всюду хвалят. Только и говорят, что о моей книге («Пространство Эвклида»). Вчера я был в жюри выставки, приехавшей из Ленинграда. Все мои картины здесь. Скажут то же, что говорили в Ленинграде, я буду первым… Болтали, что хотят возродить звание народного художника, чтобы мне его дать, но, но…» (16 мая 1933 г.). На выставке «Художники РСФСР за XV лет» (Ленинград – Москва, 1932-1933) Петров-Водкин был представлен картинами «Фантазия» (1925), «Первые шаги» (1925), «За самоваром» (1926), «Землетрясение в Крыму» (1927), «Девушка у окна» (1928), «Смерть комиссара» (1928), «Яблоко и лимон» (1930) и др.
Кузьма Сергеевич предпринимает еще несколько попыток добиться поездки во Францию. Он пишет письмо Горькому и передает его через доктора, который лечит писателя. Неизвестно, получил ли Горький это послание. Друзья советуют написать Сталину, но Петров-Водкин не делает этого. Он обращается к Кагановичу. Лазарь Моисеевич Каганович (1893-1991) в это время был Первым секретарем Московского комитета ВКП(б). Начало 1930-х – время наибольшей власти «серого кардинала». Письма адресовали: «Товарищам И.В. Сталину и Л.М. Кагановичу». Благоприятного ответа на обращение Петрова-Водкина не последовало. Он пытается успокоить жену: «Никому не дают разрешения на поездку за границу». Но К.Федин, заболевший туберкулезом почти одновременно с Петровым-Водкиным, в 1931-1932 годах прошел курс лечения в Швейцарии и Германии, в 1933-1934 годах повторил его в Северной Италии. Петров-Водкин не мог не знать об этом, ведь они были соседями по Детскому Селу и общались. Знал он, вероятно, и о том, что скромное пребывание в заграничной здравнице стоило 10-11 тысяч марок. Не нашлось у страны для Петрова-Водкина таких денег. Художнику было предписано лечение в Абастуманском специализированном туберкулезном санатории, расположенном в Грузии неподалеку от Боржома.
Необходимо отметить, что в Москве Кузьма Сергеевич, измученный до предела хлопотами о поездке, очень много работал, встречался с друзьями, посещал спектакли и концерты. Петров-Водкин был приглашен в жюри выставки «Художники РСФСР за XV лет». В газете «Советское искусство» была опубликована его статья «Культурный вклад», посвященная этой выставке. Петров-Водкин сдержанно, но уверенно выступил в защиту художественных поисков, опирающихся на критическое, зоркое изучение классики: «Думаю, что и самые неудачи покажут процесс большой и очень сложной работы, идеологической, теоретической и ремесленно-профессиональной… Мне хотелось бы, чтобы критика подвела хотя бы очень строгие, но деловые итоги нашей пятнадцатилетней работы. Сколько изокритиков за это время вздымалось, ныряло, исчезало в пучинах скороспелых теорий, нервировавших без толку нашу работу, сколько навешивалось на нашего брата порочащих ярлыков. Внимание, товарищи критики! Ведь, кроме книжек, которые вы же, искусствоведы, пишете, надо бы крепко и внимательно изучать и вещи, производимые нами». Это обращение художника к критикам теперь воспринимается, как призыв быть ответственными за каждое слово в прессе, ведь от одного слова в те годы зачастую зависела жизнь.
Очень важные мысли о творчестве и о собственном месте в искусстве Петров-Водкин высказал в своем выступлении на творческом вечере, организованном в Московском отделении союза художников 25 мая 1933 года. Кузьма Сергеевич согласился на участие в нем с неохотой: «…будут мне фальшиво льстить и перемывать мои кишки». Накануне, 24 мая, он даже не вставал с постели, чтобы набраться сил перед испытанием. Но встречей с художниками был удовлетворен. Вечер открыл П.В. Кузнецов. Затем Кузьма Сергеевич рассказал о своем творческом пути. Он обстоятельно и определенно ответил на вопрос о формализме в искусстве: «Моя точка зрения на формализм такая: это явление в истории искусства, которое заканчивает какое-нибудь течение, и оно становится формальным… это явление вырождающейся школы… Ведь до чего мы дошли, что положить краску мы боимся, хотим положить, а сами думаем, а вдруг это формализм. Если мы подходим к холсту полные какого-нибудь содержательного пафоса и к краскам относимся с уважением, нам некогда заниматься формализмом, мы будем работать, расти и жить…». Завершая свое выступление, Петров-Водкин с горечью отметил: «Если бы не поганая моя болезнь, я знаю, что подхожу к новому циклу, к новой фазе. Напитание зрителей с картины тем человеческим органическим содержанием, чтобы это не только веселило, радовало, но и органически действовало на их клетки, на их кровяные шарики…».
Художник стремился преодолеть недуг, вернуться к работе над живописью. Поэтому он так настойчиво добивался возможности лечения за границей, но пришлось отправиться на Кавказ.
17 июня Петров-Водкин на поезде Москва-Тифлис начал свое четырехдневное путешествие к месту лечения. Среди его попутчиков оказался композитор Д.Шостакович. В открытке с дороги Кузьма Сергеевич пишет: «Мы развлекаемся игрою в подкидные дураки. Митя Шостакович оставляет всех нас в дураках… Голод преследует нас с Москвы». Когда поезд приблизился к подножию Кавказского хребта, художник не мог не воскликнуть: «Это грандиозно и фантастично!» (Из открытки М.Ф. Петровой-Водкиной, 19 июня 1933 г.).
Глубоким разочарованием и даже отчаянием проникнуто первое письмо художника жене из Абастумана: «Что за путешествие! Можно только посмеяться над моей судьбой, которая закинула меня в это чертово логово, куда я попал в первый и, конечно, в последний раз в моей жизни… Дорога из Тифлиса была отвратительна; для здорового человека она могла быть, пожалуй, и занятной. Представь себе ночь, никто не имеет понятия о направлении, о расписании поездов… Никто не мог объяснить, когда мы приедем в эту злополучную дыру, нам говорили: «Нымножко, нымножко, светать будет»… Мое до гнусности грязное купе было вымыто нефтью и керосином для борьбы с паразитами, которые все же продолжали свою работу. Одним словом, я чувствовал себя в своем купе как в керосиновой лампе. В два часа ночи я вылез в Хашури, чтобы пересесть в другой поезд на Боржом-Парк. Мы сели в открытый вагон вместе с крестьянами…Местность до Боржома очень живописная, со всех сторон высокие горы, покрытые лесом. Я так устал, что глаза смыкались сами собой. Наконец, из Боржома мы сели в автомобиль – невероятную дрянь для таких дорог, изрытых непрерывными дождями. С каким удовольствием уехал бы я отсюда вместе с этим письмом… Я очень жалею о том, что не с Вами, я даже согласился бы слушать граммофон».
Утомленный длительным переездом, бессонной ночью Кузьма Сергеевич принужден был с чемоданом бегать сверху вниз по санаторию в поисках и расспросах, куда его поместят, и, наконец, уснул в своей комнате «сном приговоренного к смерти». Спустя несколько дней он отметит в письме жене: «Вообще любопытно, как здесь действует воздух: или чувствуешь себя полным сил, с желанием рисовать, или вновь падаешь духом, до отвращения».
Горноклиматический курорт Абастумани был основан еще в середине XIX века и прежде назывался Аббас-Туман (Абастуман). В годы русско-турецкой войны здесь располагался военный госпиталь. В Абастумани чистый горный воздух, умеренная сухость, нет сильных ветров. На горных склонах – хвойные леса. В ущельях открыты слабоминерализованные источники. Приглядевшись, Петров-Водкин отдал должное красоте этого уголка кавказской природы: «Знаешь, это место похоже на Баньоль-на-Орне (Франция). Место купанья, парк в Баньоле тоже сжаты в ущелье. Конечно, здесь все необъятно и величественно… Я представляю себе это место, пока оно не было заражено людьми» (Из письма жене 24 июня 1933 г.). Больше всего художника тяготила разлука с родными, в письме М.Ф. Петровой-Водкиной от 2 июля он с сожалением восклицает: «О, если бы это было за границей, подобное место! – конечно, мне бы не пришлось бы расставаться со своими, и я бы восстановил свое здоровье, я в этом уверен».
Постепенно осваиваясь, художник знакомится с местными достопримечательностями. Он осматривает церковь Александра Невского, построенную на свои средства наследником престола великим князем Георгием Александровичем (братом Николая II), который, страдая от чахотки, практически безвыездно жил в Абастумане. Петров-Водкин прилагает усилия для сохранения полуразрушенного храма и росписей церкви, выполненных в 1902-1904 гг. художником Михаилом Васильевичем Нестеровым. Кузьма Сергеевич сообщил жене в письме от 7 августа, что он «послал докладную записку правительству Грузии по поводу росписи Нестерова, предлагая устроить в этой церкви музей наподобие хвалынского». В письме же А.Белому из Абастумана Петров-Водкин рассказал: «Здесь меня откопали учено-художнические круги, и я изредка пользуюсь домашним уютом. Единственный вид дела проделал я относительно росписей Нестерова в здешней заброшенной Георгиевской церковке (храм А.Невского, построенный великим князем Георгием Александровичем). Половина работ погибла от протечки крыши, облупилась, которые прострелены ватагой «12» Блока, хотя утверждают, что это турки во время взятия Абастумана проявили исламическую нетерпимость. Словом, я начал хлопоты с доказательствами ценности Нестерова и его последней, из росписей, работы. Между прочим, задумь этой работы основана на фактических портретах современных нам людей – получается своеобразная форма, правда, запоздалой византийской генеалогии, но эта же задумь и лишает религиозной устремленности и цельности работу, анекдотит ее».
Петров-Водкин был лично знаком с М.Нестеровым. Они встречались в Москве перед поездкой Кузьмы Сергеевича в Абастуман. Нестеров очень тепло отзывался об автобиографической прозе Петрова-Водкина. В ответ же на сообщение Кузьмы Сергеевича о состоянии росписей и о попытке их спасения Нестеров написал: «На ваше хорошее письмо скажу следующее: абастуманский Александро-Невский храм я давно считаю «обреченным» на полное уничтожение, как по причинам особым, так и по общим. Мое, авторское отношение к его росписи совершенно отрицательное, роспись эту я нахожу неудачной, быть может, потому, что производилась она при самых неблагоприятных условиях, уже после смерти создателя храма, в нем я еще далеко не освободился от взглядов на храмовую роспись, усвоенных в Киеве, и мне мало удалось вложить в эту роспись личного начала, живого, молитвенно-проникновенного чувства, как и в работах для «Храма Воскресения на крови». В этом смысле оба названных храма равно малостоящие с той лишь разницей, что архитектура абастуманского храма талантлива, Парландовское же создание бездарно. Не нужно говорить, что я горячо благодарю Вас за попытку отстоять абастуманскую роспись от гибели, но если это дело и не удастся, я горевать не стану».
Когда самочувствие Петрова-Водкина немного улучшилось, он стал совершать прогулки в горы: посетил замок Тамары – «на вершинах воздух был чудесный», задумал и, возможно, проделал экскурсию в ущелье, называемое «Очарованные ворота». В Абастумане Кузьма Сергеевич познакомился с Юрием Николаевичем Марром (1893-1935) – поэтом и ученым-востоковедом, сыном Н.Я. Марра - академика, известного востоковеда, филолога и историка. Юрий Марр жил и работал на Кавказе, так как тоже был болен туберкулезом. Петров-Водкин сообщал в письме К.Белому: «Окунулся я здесь в Персию через Ю.Марра – он имеет отличные материалы, ибо занят иранскими языками, выпускает дьявольский труд – персидско-русский словарь литографированным способом – сам каллиграфирует его, а его будет 1800 страниц. Есть у нас здесь обсерватория, археология, но раскопкам мешают бандиты (конечно, из-за турецкой границы!), а открытию новых астр облачная погода… А самое трогательное – это больные, старающиеся жить, служащие и работающие, вроде милого Ю.Марра».
Кузьма Сергеевич с давних пор интересовался астрономией, атлас звездного неба был его настольной книгой, в 1927 году Петров-Водкин был избран членом Французского астрономического общества. Художник не мог не воспользоваться возможностью побывать на единственной в то время в СССР высокогорной обсерватории. Кузьма Сергеевич познакомился с её директором. Абастуманская астрофизическая обсерватория была основана в 1932 году. Её руководителем с 1932 по 1992 год был Евгений Кириллович Харадзе (1907-2001) – автор более 70 научных публикаций, университетского и школьного учебников по астрономии, академик, вице-президент Международного астрономического союза. Когда открылась обсерватория, Е.К. Харадзе едва исполнилось 25 лет. Петров-Водкин в письмах из Абастумана называет его молодым астрономом и сообщает о намерении отправиться в обсерваторию на ночь смотреть звезды.
Накануне поездки Петрова-Водкина на Кавказ Андрей Белый обратился в письме к грузинскому поэту Тициану Табидзе с просьбой: «Оказав ему (Петрову-Водкину) посильную помощь, Вы окажете содействие культуре, той культуре, которая над всеми народами как купол, составляющий один народ, в котором я, Вы, Сарьян и Водкин, как Рембо, Верлен, Ницше и т.д. – братья». Табидзе не смог встретить художника по приезде, так как в телеграмме, отправленной Петровым-Водкиным из Москвы, был указан неверный адрес. Но уже в санатории Кузьма Сергеевич получил от поэта письмо. Он приглашал Петрова-Водкина посетить Тбилиси и встретиться с местными художниками и поэтами. Тициан Табидзе продолжал традицию Александра Чавчавадзе и встречал как гостей в своем доме всех людей искусства, приезжавших в столицу Грузии. Кузьма Сергеевич решил откликнуться на приглашение и остановиться в Тбилиси на несколько дней.
27 октября 1933 года Петров-Водкин написал из Детского Села А.Белому: «Из Абастумана вернулся я – с потерей веса и с температурой. Неудобное, загрязненное для жизни место. Когда я из этой трясины выбрался на плоскогорья – я задышал иначе. А когда Тициан подкормил меня – я начал очухиваться». Обещание устроить поездку за границу осенью не было выполнено. В декабре художник с высокой температурой попал в больницу. И все же в 1934 году он нашел в себе силы вернуться к творчеству. В течение последних пяти лет Петров-Водкин создал ряд значительных произведений, среди которых картины «1919 год. Тревога» (1934), «Дочь рыбака» (1936», «Новоселье» (1938) и другие. Это был действительно новый этап творчества, как и предвидел художник. Как знать, если бы он получил квалифицированную медицинскую помощь за рубежом, насколько бы продлился его творческий и жизненный путь? И все же, несмотря ни на какие невзгоды, Петров-Водкин до конца остался верен призванию художника и своему Отечеству.
Пондина Е.Э., научный сотрудник Хвалынского художественно-мемориального музея К.С. Петрова-Водкина.
Наши партнеры
