В предыдущей публикации мы рассказывали о портрете художницы Нины Алексеевны Лекаренко (в замужестве – Носкович; 1911-1995) кисти Владимира Лебедева. Он поступил в Радищевский музей в 1984 году от Министерства культуры РСФСР. Через четверть века собрание пополнилось большой коллекцией графики Лекаренко. В истории поступления этих работ в музей, несомненно, была некая предопределенность: полотно Лебедева словно «притянуло» в Саратов рисунки, выполненные прекрасной моделью. Сотрудники отдела современного искусства, готовя к изданию каталог отечественной живописи XX века и собирая сведения об изображенных на портретах людях, зимой 2009 года посетили Санкт-Петербург. Там они познакомились с дочерью Нины Лекаренко, филологом Ниной Романовной Либерман, которая и подарила Радищевскому музею более 90 рисунков матери.

Среди них были и те, которые художница сделала в период своего заключения в Сибирском исправительно-трудовом лагере. В мае 1937 года ее мужа Михаила Натановича Борисова, начальника конструкторского бюро завода «Двигатель», расстреляли по обвинению в контрреволюционной деятельности. Приказ наркома внутренних дел Николая Ежова от 15 августа 1937 года предписывал репрессировать жен политических преступников, и в середине ноября Нина Лекаренко прибыла в Томский лагерь для членов семей изменников Родины, а с 1939 года до окончания 5-летнего срока содержалась в разных лагерных пунктах Новосибирской области (сейчас – Кемеровская область).

В лагере для ЧСИР заключенных не мучили изнурительным трудом, который уносил тысячи жизней в других подразделениях ГУЛАГа. Однако более мягкий режим содержания оборачивался другой пыткой: вынужденная бездеятельность сводила с ума, и женщины мечтали о какой-нибудь работе. Спасением для многих, как ни странно, стало искусство. Они вышивали, читали друг другу стихи, рисовали. Ксения Дмитриевна Медведская, бухгалтер из Ленинграда, вспоминает о пребывании в Томске: «Наши художницы составляли для нас рисунки прямо на материале, а мы потом их долго и старательно вышивали, широко обменивались нитками и, таким образом, имели набор нескольких цветов. Вышивали гладью, ришелье, филейной. Учились друг у друга. А уж крестиком создавались мельчайшие и очень красивые картины-медальоны. Их мы готовили в подарок родным при будущих встречах. Ибо надежда жила всечасно, и люди ждали, ждали внезапного «разбора дел» и освобождения» (К.Д. Медведская. «Всюду жизнь» (быль). Текст доступен в Интернете).

Одним из авторов эскизов на ткани была и Нина Лекаренко. «Счастливым обладательницам наволочек я рисовала затейливые рисунки. Поскольку я была предупреждена, что еду надолго, я бросила в свой чемодан на дно рисовальные принадлежности и бумагу. Рисовала портреты, натуры было сколько угодно», – пишет она в своих воспоминаниях, опубликованных в журнале «Нева» в 2001 году. Ироничное замечание про обилие натуры можно отнести не только к количеству репрессированных, но и к тому, какие разные женщины окружали Лекаренко в лагере. Жена Николая Бухарина и жена простого стрелочника, сестры маршала Тухачевского и астрономы Пулковской обсерватории, музыканты и крестьянки...

Единственным знакомым художницы среди заключенных, попавшим в лагерь по реальному делу, был Иосиф Эммануилович Таубман. Его портрет станет исключением в экспозиции будущей выставки, посвященной женщинам – узницам ГУЛАГа. Таубман организовал побег своей подруги из Ленинграда в Хельсинки, где он служил в советском торговом представительстве. Вместе они уехали в Париж, но впоследствии он решил вернуться в Россию и по приезде был арестован.

Лекаренко встретилась с ним в Яйском лагерном пункте. По ее словам, это был «очень интересный человек, хорошо воспитанный, мягкий и добрый». Он приглашал друзей в свою хибарку при складе горючего и делился с ними присланным ему кофе. В карандашном наброске автору удается передать те качества модели, которые так привлекли ее. Последнее, о чем думаешь, когда видишь легкую улыбку и спокойный, искренний взгляд изображенного мужчины, это то, что перед тобой ЗэКа.

В своих портретах Нина Лекаренко могла отстраниться от царившего вокруг произвола, от лишений и унижений и сосредоточить внимание на людях, которых не сломили страдания. Это чувствуется даже в изображениях мрачного символа лагерного быта – бараков. Об этих рисунках читайте в следующей публикации.