Выйдя из Радищевского музея в ту субботу, глаза у меня были на мокром месте. Сам по себе я очень впечатлительный и слёзы — банальный результат этой самой впечатлительности. Я не знаток живописи, нисколько. Но, мне кажется, что я её чувствую. Многие произведения, представленные на выставке, возбудили во мне определённые эмоции и ассоциации. Однако одна работа – «Улица Валовая», произвела на меня колоссальное впечатление. Глядя на это произведение, я сдерживал слезы, дрожали руки. Почему? С самого рождения и примерно около четырех-пяти лет я жил на этой улице и, что самое интересное, на этой картине было изображено как раз то место, где я жил.

Тут же нахлынули воспоминания, атмосфера того места, чувства меня пятилетнего: зима, на улице метель, все во мгле, снег лежит на домах и машинах и как бы заигрывает с тобой, поблескивая и тем самым подмигивая тебе, рядом с тобой под руку идёт твоя няня — Татьяна. Она рассказывает какие-то анекдоты, сказки, что-то про астрологию, а ты думаешь о том, как тебе неохота идти в художественную школу, что сейчас снова нужно будет что-то рисовать и преодолевать себя, своё стеснение. Нужно будет подолгу сидеть (а я очень неусидчивый), а потом слушать замечания. Вместе с тем я испытываю страх, потому что вокруг темнота и чёрные силуэты прохожих кажутся враждебными. Грачи ещё не улетели и, затаившись в кронах голых деревьев, гогочут во все горло, с надрывом (я до сих пор боюсь этого рева грачей, для меня в этом есть что-то неотвратимое и страшное).

Описанное выше — результат влияния графического произведения на мою душу. Кроме того, в жизни, как я уже заметил, бывают такие моменты, когда ты думаешь о чём-то, приходишь к конкретной мысли и с тобой случаются определённые события, которые подтверждают или опровергают эту мысль. Я недавно задумался «почему я так тяготею к мрачной эстетике?». Ответил я себе на вопрос так — это из детства. А когда увидел картину «Улица Валовая», то сразу подтвердил свои собственные догадки. Так что, в каком-то смысле, выставка послужила для меня ещё и своего рода подтверждением своих мыслей и догадок, а это очень важно для меня.

Понравились работы Юстицкого («Рыбаки», «Автопортрет» и картина с красным мячиком). Причём последнее произведение не показалось мне таким уж жизнерадостным, лёгким и ярким. Оно наоборот вселяло в меня тревогу, будто сейчас или, во всяком случае, скоро, что-то случится с этими людьми, изображенными на картине.

Услышав от Вас историю о том, как художник был вынужден творить в условиях заточения с помощью тонкой бумаги и, кажется, спички, я вспомнил историю своего деда. Мой покойный дедушка, Бренинг Арнольд Арнольдович — композитор. Он работал в нашей консерватории, в музыкальном училище и т.д. За свою красивую и звучную немецкую фамилию в годы войны был отправлен в трудовые лагеря, где вынужден был валить лес, сажать растительные культуры, выживать и каждый день бороться с различными невзгодами как физическими, так и душевными. Может быть, он бы и не вышел оттуда, если бы не музыка. Жили они там, как рассказывала мама, в помещении по типу теплотрассы. Что делал мой дед? Он брал сырую картошку (это были для него ноты) и клал их на трубы, которые были плотно соединены друг с другом и являли для него нотный стан. Поскольку дедушка обладал гениальной музыкальной памятью, абсолютным слухом да и просто хорошей памятью, ему предоставлялось возможным создавать и запоминать музыку, которую он сочинял с помощью картошки, выложенной на импровизированном нотном стане в виде труб. После выхода из колонии, мой дед написал эту музыку уже на бумаге и затем воспроизвёл на инструменте (фортепьяно). Так что, думаю, настоящему художнику (в широком смысле слова) трудно поставить какие-то ограничения и преграды для творчества.

Марк Михайлов-Бренинг