Александр Котов. «Мне нравится серебро в живописи…»

В мастерских саратовских художников

Видеоинтервью

Александр Котов. «Мне нравится серебро в живописи…»

Родился в 1940 году в селе Междуречье Саратовской области.

Учился на живописно-педагогическом отделении Саратовского художественного училища (1963–1968) у В.А. Белоновича.

Работал художником кинотеатра «Саратов» (1975–1980), руководил изостудиями в ДК «Техстекло» (1980–1995), в театре кукол «Романтик» (1995–2000). Автор декоративного оформления Саратовского шахматного клуба (1976).

Участник выставок с 1973: областных, зональных, региональных, республиканских, международных. Автор персональных выставок: 1993, 1998, 2003 (Саратов), 2007 (Энгельс), 2009 (Саратов). Член Союза художников (с 1997).

Александр Петрович, расскажите о детстве, о самых ярких детских впечатлениях.

Мы жили в деревне, на границе с Ульяновской областью, в Вольском районе. Когда я маленький был, меня отец на лошади возил за 25 километров в районный центр Черкасск, смотреть, как художники пишут картины. Туда калымщики приезжали расписывать стены кинотеатра. Отцу очень хотелось, чтобы я стал художником, он сам любил это дело, был на все руки мастер, мог что угодно сделать: ведра делал, печки клал, комоды резал: делал комод, на нем резьбу. Найдет рисуночек, копию снимет и вырезает. У нас в доме стоял токарный станок, и мы с ним зимой точили разные балясины на комоды, на шифоньеры, интересно было. А запах дерева, стружка по всей избе – вот жили, хорошо было.

Когда я семь классов окончил, поехал с отцом в художественное училище поступать. Приехали, в расписании экзаменов написано: «Композиция», а что такое композиция? Я думал, нужно будет только нарисовать что-то и все. Посмеялись надо мной. Ребята пришли с хорошими красками, подготовленные, а я рисовать-то не умел, только срисовывал. Директором тогда был Просянкин[1], он разрешил мне экзамены сдавать – я на «кол» нарисовал и пролетел, конечно. Отец ушёл, расстроился, а я решил не сдаваться, и, втихаря, отдал документы в школу киномехаников. Когда поступил, думал рекламу буду рисовать. Закончил в 1956 году, вернулся в деревню, устроился в Дом культуры. Мне выдали фанеру, красок выписали, гуашь, чтобы я рекламные щиты рисовал. Я афиши для фильмов делал – все балдели. До этого был старый киномеханик. Сроду не забуду, показывали фильм «Лейла и Габор», а он написал: «Лезла через забор». Я там проработал два года, потом в армию пошел. Мне моя тетка с авиационного завода краску эмалевую привозила в патронах от крупнокалиберных пулеметов. Со мной занимались ребята, которые закончили художественное училище. Мы с ними на этюды ходили, они меня подготовили для поступления в училище. Мы с Витей Карякиным[2] поступали вне конкурса, но Витя посильнее меня был, конечно. Я-то все равно еще был плохо подготовлен, на троечки сдал. В училище меня все время удивляло, что же они красят-то как, нужно же по-другому. Даже был момент, когда меня хотели отчислить: «Ты как поступил-то? Ты же дальтоник». Я думаю: «Ну как же так, цвет-то я чувствую». Мне повезло, к нам в группу пришёл преподавать Белонович[3]. В его живописи было серебро, много серебра – мне очень нравилось. Только он не брал нас на этюды и свои работы никогда не показывал. Я любил Сергея Герасимова, как-то взял его альбом, пришёл в Городской парк, положил книжку перед собой, подобрал примерный мотив, поставил этюдник и начал разбираться. А то выгонят. Показал Белоновичу, а он говорит: «Саш, вот так надо писать». Он меня просил, чтобы я каждый день ему этюды показывал: «Горяченькие есть?» – «Есть». Накопилось у меня много нашлёпков и как раз просмотр был в конце семестра. Белонович попросил меня оформить этюдики и на щит повесить. Сроду не забуду, приходит он и говорит: «Гуров велел тебе передать хвалу Совета за этюды». И пошло, всё лучше и лучше. Потом я понял, что моя ошибка была в том, что я не пользовался никакой литературой, ничего не смотрел.

Кто еще преподавал кроме Белоновича?

Лавриненко[4] вёл шрифты, а Белонович всё остальное: рисунок, живопись, композицию.

На какую тему у Вас был диплом?

Я писал диплом на тему «Доярок». У меня сначала хорошая была тема, но ее зарубили. Мне нравится серебро в живописи, и я делал косогор с цветущим ковылём – он как море, – седой, и бежит девчушка такая довольная, небо... Ребятам всем понравилось, зарубил Успенский[5]. Говорит: «А вот где он этюды будет писать? Когда защита, ковыль еще не цветет». Короче, мне тему зарубили, а осталось совсем немного времени перед защитой. У ребят уже приняли, а у меня опять нет ничего. Белонович подходит и говорит: «Саш, бери дежурную». А дежурная – «Доярки». Поехал я в деревню писать этюды.

Пишу диплом, а мне ребята говорят: «Ты знаешь что, Саш, иди к Гурову[6], а то он обижается, что к нему никто не обращается». А я уважал Гурова – он цветовик. Пришёл к нему и говорю: «У Вас есть возможность, посмотрите». Он с такой охотой подсказал, помог, но самое интересное, он не помнил фамилии, но помнил диплом. И потом, в музее, уже после училища, он подошёл и сказал, что помнит мой диплом.

Просянкин мне предлагал сдать некоторые предметы, чтобы я красный диплом получил. А мне нужно было сочинение писать, русский сдавать и химию. За сочинение мне всегда ставили «кол» и «пять», «пятерку» за содержание и «кол» – я никогда не соблюдал никаких правил, просто свои мысли писал. Я никуда не пошел, Просянкин обиделся. Потом, когда уже из училища выпустился, он меня приглашал преподавать, но я не согласился.

Почему?

Честно признаться, я боялся, что сам еще ничего не знаю. Думал, что ничего не смогу дать людям. Вот сейчас опыт появился, и то страшно. Я оценил свои возможности, извинился и ушёл. Он со мной год не разговаривал, обиделся. Нужно же полностью отдаваться студентам, знать, что им говорить, залезать в работу и исправлять.

Сколько Вы проработали в изостудии при Доме культуры «Техстекло»?

До 2000 года, двадцать с лишним лет, как студия стала платной, а я не могу с людей деньги брать.

У Вас и взрослые учились? И взрослые, и дети. Приходили с рекомендательными письмами. Много детей после студии поступили в художественное училище. Был случай, мамаша ко мне водила сына и дочку. Сын поступил в университет на бюджет, доучился до Нового года и решил бросить и поступать в художественное училище. Она ко мне приехала, плачет: «Александр Петрович, поговорите с ним! Вот видите, что Вы наделали». Я к нему: «Что же ты делаешь!?..» А он: «Александр Петрович, не уговаривайте, я пойду!»

Мальчик талантливый был?

Способный. Меня родители часто спрашивали по поводу способностей детей – это очень трудно определить, можно ошибиться. Самое интересное, побежали с ней в училище, я договорился с Таратухиным[7], чтобы взяли его на подготовительное отделение. Опять приходит мать: «Петрович – дочь. Остался год – бросает».

Давно это было?

Лет семь-восемь назад. От меня каждый год поступали в училище по три человека.

А Вы не скучаете по студии?

Не то, чтобы скучаю, но хочется порой. Я вам одно скажу, общение с людьми дает какой-то импульс, как будто шелуха слетает. Вот если замкнуться – всё, труба. Мне кажется, общение даже продлевает жизнь, потому что все время положительные эмоции испытываешь. У нас по воскресеньям обязательно было чаепитие, самовар, женщины приносили выпечку. Вот мы поработаем, чай попьем и по домам. У меня и архитекторы занимались, и из консерватории музыкант ходил – все разные люди. А был молодой человек, курсант из химического училища. Его за отличную учебу направили учиться в институт в Москву, так он мне оттуда кадмиевые краски[8] присылал – они же дорогие. Звонит: «Александр Петрович, вот таким-то поездом едет майор, Вы к нему подойдете, фамилию назовете, он Вам отдаст». Я прихожу – посылочка меня ждет. Мы с Иваном Михайловичем Новосельцевым[9] много общались. Вот это общение многого стоит, вот сейчас вспоминаешь – такая теплота. Жаль, что такие люди уходят, и о них так мало знают. Когда мы со студией ездили в пансионат «Заря», Иван Михайлович с нами. Вечером на танцы в клуб ходили, Иван Михайлович любил стихи читать. Когда выходил на сцену – выключали музыку. У меня голос крепкий, протокольный, я объявлял, что сейчас будут ранние стихи Маяковского. У Новосельцева память была изумительная, он такие стихи читал, каких я никогда не слышал. Зощенко читал наизусть, у нас в студии садился и начинал декламировать.

Ко мне в студию много профессиональных художников приходило, и что было хорошо, они не давили на самодеятельных, каждый развивался по-своему. Не было такого, чтобы все были похожи на Котова или Новосельцева. Группа была сильная, конечно, такие картины писали! На семинарах мне все время говорили: «Петрович, ты как пишешь среди них? А вдруг не получится – стыдно». А я смеюсь, радуюсь за них, молодцы, обогнали. Я с ними садился, холстик брал и писал. Они работают, и я работаю.

А в Союз художников Вы в каком году вступили?

В 1997. Я уже чувствовал, что нужно все поменять. Валера Пустошкин[10] помог: «Саша, ты все пространство собой не заполнишь, так что все, заканчивай с преподаванием». До пенсии меня жена, конечно, удержала, я хотел раньше убежать из студии. Как вышел на пенсию, от всего отказался. Живопись – женщина ревнивая, она любит, чтобы ей побольше внимания уделяли. Жаль, конечно, что одна жизнь-то. Под конец начинаешь что-то понимать, а уже все, нет жизни-то. Спасибо Лопатину[11], он посмотрел мои картины и говорит: «Саша, я у тебя потолка не вижу пока, давай, работай». А когда планку-то поднимешь, уже ниже стыдно опускаться, а выше тоже не прыгнешь сразу, вот начинаешь метаться.

Александр Петрович, а как Вам работалось в советское время?

Сейчас все думают, что нужно было писать только строительство. Почему? Писали же всё: пейзажи, жанровые картины. Вот Новосельцев, например, написал прекрасную диораму в 108 школе. Заказы разные были, а почему не написать портрет героя или передовика? Я, например, с удовольствием. Здесь ничего плохого нет. Все писали, и Хаханова[12] писала, и Лавриненко, Иван Михайлович лежал в больнице, а ему был заказан большой пейзаж – Кавказские горы с озером. Он заболел, и я дописывал. Вот пишу, чувствую, что дошел до определенного потолка, дальше ума не хватает. Пошел к Саликову[13], а он говорит: «Саш, я помогу, но я обычно как напишу, художник умирает почему-то. Не хочется, чтобы Иван Михайлович умер». Я говорю: «Саш, он не умрет, пойдем». Пришли, он берет мастихин... Что здесь? Нормальный заказной пейзаж, никакой идеологии. Или, допустим, Ивану Михайловичу Консерватория заказала портрет композитора, да и я б с удовольствием взялся. Он написал, принес, ему бухгалтер говорит: «Иван Михайлович, ну и сколько Вы писали, мы Вам такие деньги платим?» Он говорит: «Пятнадцать лет» – «Да ладно, мы Вам месяц назад заказали» – «А Вы учтите, я пять лет в училище учился, пять лет в институте и после всего этого опыта набирался, и вот три дня я над портретом работал». Конечно, заказы были, я сам писал портреты Ленина, Маркса, Энгельса. Я проклял все на свете, комиссия придиралась: «Вы знаете про «линию гордости?» Я знать не знал. Начал писать – не принимают. Пошел к Новосельцеву, он: «Кум, тут вот какие законы, давай учить буду, садись». Я говорю: «Иван Михайлович, я лучше три планшета сделаю и больше денег получу, чем за этот портрет долбаный с этой линией гордости».

Что же это за линия?

Это особое положение головы, да в портрете знаете, сколько всяких правил. Я прошел все это, наелся.

Мне нравилось, что в то время все относились серьезно к искусству. Всегда в музее были областные выставки и после каждой устраивали обсуждение. Я не забуду, какой скандал был, когда Гуров Давыдова[14] начал «полоскать» за работы, которые тот из Подмосковья привез. Так Дряхлов[15] с палкой вскочил на Гурова. Но была и польза, люди стремились сделать качественную работу, уже не пойдешь плохую показывать.

А за что Давыдова ругали?

У него ранние работы были классические, а потом он начал обобщать и работать немножко по-другому. Сейчас нет таких работ, какие были раньше. Я заметил, что сильные художники сейчас в выставках не участвуют: Цай[16] не участвует, Валера Пустошкин, Баландин[17] редко когда даст работы, Тимофеев[18] давал, а сейчас редко – а ведь ребята сильные...

Вы региональные выставки имеете в виду?

Конечно, региональные и областные, а ведь это сильные художники, и их много, а от этого обедняется выставка.

А почему они не участвуют?

Не знаю, чем они мотивируются. Раньше был стимул, с выставок закупали картины или с художником заключали договор. А сейчас ничего. Доходит до того, что мы свои работы должны за свои деньги куда-то везти, машину оплачивать, кому это нужно и ради чего? Только чтобы тебя напечатали в каталоге, которых у меня тысяча штук. Конечно, рынок сбил всё, всё пропало. Сейчас посмотришь каталог региональных выставок, там нечего смотреть, нет такого, чтобы за душу взяло. Хотя сейчас свобода, пиши что хочешь и как хочешь. Это мое субъективное мнение. Сейчас молодёжь начала заниматься гобеленами. Конечно им еще не хватает мастерства, я имею в виду в исполнении, но чувствуется свобода, и цветовое решение мне нравится, они красивые вещи делают – уже прорыв, хотя бы здесь.

Когда у Нечкиных[19] мастерская была в церкви, они керамику красивую делали – талантливые люди! Валера Пустошкин мне сказал: «Саша, по композиции Лёша с Олей очень сильные!» А они действительно очень сильные, по композиции, по замыслу очень интересные у них вещи.

Мне повезло, я угодил в среду очень талантливых художников. Цай меня все время спрашивает, когда я буду картину писать. А чтобы картину написать, нужно две жизни прожить. Я в советское время писал чапаевца, понравился мне этот образ, хороший. А у них свой круг, к ним просто так не попадешь. Я с одним познакомился, он меня вывел на другого, я их написал. На зональной выставке в Казани пролетел с треском, а работал долго, ездил к ним, писал, водки сколько выпили, сколько они мне рассказывали, ужас! Пролетел с треском, приехал, все закинул, забросил. Иван Михайлович Новосельцев пришёл: «Ну что, кум?» Я говорю: «Иван Михайлович, я больше писать не буду! Не художник я» – «Правильно, кум. И нечего на это время тратить! Вон у тебя есть работа, и работай», – и ушёл. Месяц не пишу, два не пишу, потом иду с этюдником, он увидел меня: «А ты – художник! Молодец – иди пиши». Он про некоторых талантливых, очень способных ребят говорил: «Саш, кожа тонкая у них, у художника должна быть толстая кожа, вот тогда он выдержит». Действительно, художника могут шпигалять со всех сторон, а ему должно быть все равно.

Дряхлов Юрий Алексеевич ко мне в мастерскую приехал, зашёл, посмотрел мои работы и говорит: «Саша, тебе нужно выносить их в большой зал или на улицу». А я потом понял, что действительно он был прав. Вот ты пишешь в комнатушке, а если принесешь работу в большой зал, она будет по-другому выглядеть. У меня в мастерской есть картина, которая ему очень понравилась, он говорит: «Серовская вещь, береги ее». У меня хотели ее взять, а я не продал, она – одна из ранних.

Дряхлов, Новосельцев – они ведь картинщики. Я сроду не забуду, приехали мы в Казань на зональный выставком, а Дряхлов туда дал «Ополченцев»[20], весь выставком замер, все молчат, долго молчали. Потом один встает и говорит: «Ребята, по-моему здесь надо не о выставке говорить, а сколько заплатить художнику за эту картину». Он долго над ней работал, конечно. К этой картине у него был большой этюд, на нем ковыль был написан, а я люблю ковыль. Если помните, у Дряхлова тёмные работы: «Стачка», потом «Ополчение», на военную тему – они все капитальные и тёмные, а этой я удивился: серебро, светлая работа. Оказывается, он мог и так, и так. Это красивая вещь была, страшно красивая! Эти художники были, конечно, картинщиками, а сейчас у нас кто? Толя Учаев[21], Валера Пустошкин, Цай пишет жанровые картины. А больше у нас жанр никто не пишет. Все на цветочках, как я вон сижу, как бабка на базаре: «Цветы, полевые луговые».

Почему жанровые картины сейчас не пишут, как Вам кажется?

Умения нет, мозгов не хватает.

А может просто потребности нет?

Есть! Хочу! Вот хожу, думаю «Реквием» написать, последнюю картину, как Борисов-Мусатов перед смертью. Хочется, но сложно это. А во-вторых, для кого? А куда ее? Вот вопрос. Раньше писали – сразу все уходило, а сейчас куда? Кому? Просто писать? Вот сейчас я пишу «Девчонка с виноградом», а кому она нужна?

А раньше куда картины уходили?

Заказывал Отдел культуры при обкоме.

То есть государство?

Конечно. Пришёл к нам недавно Россошанский[22], спрашивал, какие проблемы у нас есть. Щербаков[23] встал и говорит: «Вы сначала попробуйте добиться статуса «художник». Мы – нет никто, мы самый бесправный народ. Закупок нет, заказов тоже нет, они в 2006 закончились». Тогда хоть какая-то надежда была. Начали просить, чтобы нам вернули то, что было при коммунистах: заказы, чтобы приходили к художнику, картину заказывали, выделялась определенная сумма и художник денежки за заказ получал.

Сейчас кто покупает Ваши работы?

Коллекционеры покупают и просто граждане. Сейчас работаем на рынок, на обывателя. Пишем не то, что хочется. Мне жена сегодня говорит: «Саш, да брось ты свою душу. Пиши как просят». А мне не хочется. Когда я пишу, у меня слюни текут – получается и живопись другая, но порой ее не понимают, а ведь ты весь там, живешь этим, а она порой не востребована.

Часто бывает, что не понимают?

Конечно.

То есть не покупают?

Конечно. Берут совсем другое. Или просят написать, как им нравится, или начинают учить, как писать.

Сейчас заказывают портреты?

Редко. Портрет – вещь сильная, все испытаешь: счастье, горе. Я писал много портретов богатых, бедных. Приходят богатые позировать. Вот она садится, хочется ей польстить. Сидит богатая, денежная баба, а пальцы у нее коротенькие, толстенькие, я говорю: «Может я чуть-чуть?..» – «Нет, как есть!» Ну, ради бога. Портрет – очень сложная, конечно, вещь.

Я пишу портреты близких мне людей, и тех, кто мне добро сделал. Написал портрет дочери моего друга, он – хирург. Ее привозили на машине, она поднималась, садилась, а у нее постоянно звонил телефон, и она отвлекалась. Я ее неделю писал, потом отец приехал, забрал портрет. Позже звонит: «Александр Петрович, я привез портрет домой, жена посмотрела и заплакала. Откуда, говорит, он нашу дочку так знает. Он из нее вытащил все то, что мы с тобой только знаем». А я ее такой изобразил... Другой хирург мне позировал. Когда я его написал, он говорит: «Александр Петрович, ну все, я похож, я доволен». А мне всегда хочется, чтобы не просто портрет был, а живинка в лице присутствовала. У меня в мастерской радио постоянно работало, и как раз передавали рекламу лекарства для суставов, а он как расхохочется, он же хирург по суставам, сидит заливается. Я смотрю, – вот он, живой. Я тюк-тюк, быстро подправил. Он подошёл, посмотрел: «Александр Петрович, не трогай, вот оно, то что надо». Или, например, писал Жаденова[24], директора травматологического института. Один портрет написал, ему приношу, ставлю. Он посмотрел: «Александр Петрович, забери». Я говорю: «Что такое?» – «Это политический деятель, я не такой». Я забрал, думаю, что же делать, как его написать? Пришёл к нему в кабинет. А вы помните Чижикову[25], Лёши Панова[26] жену? Такая женщина, живописец! Мне Иван Михайлович все время пре нее говорил: «Саша, учись! Это баба – конь». Она Жаденова тоже писала, приходила, выпивала стакан и начинала работать. Я его спрашиваю: «Почему ее портрет не вешаешь?» – «Да я боюсь». Конечно, он там на себя не похож, но по цвету... Я подумал, что мой портрет тоже будет где-нибудь в чемодане. Написал маленький, принес – поставили, он посмотрел: «Александр Петрович, ну ладно, ты пейзажист, что с тебя взять. Ну, оставь». Я думаю, ну всё, тоже в шкаф, к Чижиковой уйдет. И вдруг увидел по телевизору передачу: Жаденова поздравляют с юбилеем и начали с моего портрета. Я думаю, надо ехать. Приезжаю к нему, он меня встречает: «Петрович, ты меня прости. Портрет-то сильный! Мне все говорят, что я пришел после операции именно таким». Он его повесил в своем кабинете.

Портрет – вещь хитрая, там не только сходство важно, сходство любой художник возьмет, а вот вытащить... Почему к Серову[27] боялись ходить, он вытаскивал те качества, которые человек хотел скрыть. Мне портретом хочется показать индивидуальность человека, в каждом есть что-то такое, что присуще только ему. Пришёл Палькин[28], сел, начали писать, а я и не написал его, не пошел он у меня и все. Он веселый, все время что-то рассказывает, стихи читает, нас всех уморил, а я его никак не ухвачу. Или одна мне позировала, синичка, симпатичная, носик отточенный – уцепиться не за что...

Александр Петрович, а Вы с фотографией работаете или всегда с натуры пишете портреты?

Сейчас расскажу. А получилась, девочки, страшная история. Приехала заказывать портрет женщина, у нее муж в аварии погиб, она говорит: «Александр Петрович, кроме как на удостоверении его фотографий больше нет. Ну не фотогеничен он был, даже не фотографировался, не получался». Принесла малюсенькую фотографию, я взял ее, привел своего сына, одел на него костюм. С фотографии взял лицо, а фигуру с сына написал. Когда она увидела портрет, заплакала: «Я в спальне его не повешу. Он будет за мной следить». А вот когда я ее сестру писал, тоже с фотографии, помучился. Портрет уже был готов, она похожа, но все равно что-то не то. Потом сестра старшая догадалась, принесла много разных фотографий: «Александр Петрович, мы же чуваши, у нас скулы...» Туг я понял, а на фотографии плывет все. С фотографии сложно, с живыми-то проще, легче, видно все, чувствуешь человека. Когда я работаю, люблю с моделями разговаривать, чтобы они не уснули. Портрет – сложная вещь. А что не сложно? И дерево сложно, его же нужно написать в среде, в состоянии.

Какой у Вас любимый жанр?

Да мне всё нравится. Лёня (Нечкин) с дочкой пришли ко мне летом на дачу, а я очень люблю их дочь за ум, за умение, она очень способная, очень. Вот она зашла, посмотрела мои работы, походила по даче, до бани дошла и говорит: «Александр Петрович, Вам надо на лето куда-то съездить, поменяйте место, попишите что-то другое» – «Маша, да ты обернись, вот куст винограда, посмотри какая красота!» Порой даже не нужно никуда ехать, простой уголочек... Борисов-Мусатов[29] ездил? Ведь он свой садик так мог преподнести, разные его уголки – главное увидеть.

У брата в клумбе петунья цвела – такая красота! Я петуньи написал – они такие красивые, махровые. Я писал эту же клумбу против солнца и по солнцу – разные. Одна клумба, а смотрится по-разному, думаешь, сколько же богатства здесь! Или, допустим, георгины, такие здоровые, а смотришь – какая красота-то! А яблони цветут, а яблоки висят, а ночью выйдешь – дача светится при полнолунии, аж белая, деревья – красота-то какая! Толя Учаев молодец, пришёл ко мне, посмотрел этюды и говорит: «Саша, тебе надо писать в разное время дня».

Сколько Вам нужно этюдов написать, чтобы они воплотились в картину?

Есть хитрая штука. Был отличный художник, Боря Паролин[30], у него мешки этюдов, а вот картину написать не мог. А почему? Потому что он начинал с этюда и получался увеличенный этюд, а картина требует другого. Этюд – он как подсказка, в нём не нужно стараться вырисовывать что-то. У тебя задача какая? Схватить состояние – всё. А картина – уже другое, картина сложнее, там и законы другие. Этюд просто помогает, ими художник обогащается, с их помощью он может строить картину, а если просто переносить – картины не получится. Картины Новосельцев писал, «Коллективизацию»[31], например. Мы с ним ездили в Кошели, он мне показывал те ворота. Когда он ее на выставку привез, был спор. В выставкоме был Пластов[32], и он был на стороне Новосельцева, говорил: «У нас в Прислонихе тоже с красными флагами в колхоз не шли». Спорили из-за того, что над воротами доски прибиты с дырами. Встал вопрос, что нужно переделать, потому что много дыр. Взяли ее, увезли в мастерскую и туда послали академика. Он сидел-сидел перед картиной, и говорит: «Иван Михайлович, везите ее в Манеж и скажите, что я велел повесить». Иван Михайлович очень серьезно относился к композиции, если уж он так сделал – не передвинуть, у него всё четко. Я видел массу этюдов к этой картине, они сами по себе хорошие, но картина требует другого. У него один этюд есть «Санёк» – простой крестьянин, у него лицо такое хорошее. Новосельцев образы ловил, схватывал, они потом где-нибудь нужны были.

Кого из современных саратовских художников Вы цените?

Серьезно работающих художников мало стало: Толя Учаев – серьезный художник, мне нравится его работа «Победитель», в душу запала, необычная такая, у него все вещи не праздные, сильные картины, о нашей судьбе. Валера Пустошкин – у него столько картин, есть одна, ну прямо шедевр: море, набережная, люди и волны, она вся серебристая и так написана, на одном дыхании.

Как Вам нравится работать - в тишине или под музыку?

Люблю музыку! Как ни странно, Чайковского люблю, вот поставлю – эх и здорово! Я сейчас кассеты слушаю, у меня их целая гора. А вы знаете, музыка помогает. И если она подходит под твое настроение, состояние – это здорово. Я в училище выступал перед студентами, говорю: «Ребята, как вы скучно живете». Я походил, мастерские – шикарные, а они сидят, бездельничают, натура стоит. Мы по вечерам даже оставались, рисовали каждую минуту. У нас вечера проходили очень весело. Я был в комитете комсомола, мы приглашали ребят из музыкального училища, консерватории, театрального, из «кулька», культпросветучилища, мы его «кульком» звали – все тянулись к нам. На новогодние праздники зал украшали: растягивали бумагу от потолка до пола, залы были большие, потолки высокие и расписывали: кто Деда Мороза, кто Бабу Ягу, на новогоднюю тему – у нас стены все были расписаны. Вечера на ура проходили, на всю жизнь запомнились.

А сейчас студенты в таком здании... Я пришёл, поглядел, да они там со скуки умерли, как они бедные живут-то. Я в комсомоле был, мне давали контрамарки: десять в драмтеатр и десять в оперный. Я мог десять человек на каждый спектакль проводить, на галерке, конечно, сидели, но неважно. У нас возможности какие были: консерватория – у нас там были свои люди, музыкальное училище – они всегда нас на свои вечера приглашали, оперный театр – там тоже заряжаешься. У Руслана Львовича (Лавриненко) в то время проигрыватель был, мы после занятий оставались в учительской, он ставил оперу и все рассказывал, как она строится, там же свои законы, и мы слушали. А сейчас студенты бегом убегают из училища, им не надо ничего. У нас литературу вела Витта Давидовна, она ко мне хорошо относилась, говорила: «Саш, всё кряду не читай – это бесполезно. Ты возьми у всех по одному, по два произведения и у тебя будет представление о литературе». Она мне списочек дала. Это обогащало. А сейчас все торчат в компьютерах. Мы общались с ребятами из театрального, консерватории, музыкального училища. У нас интересы были общие. Я был в лекционной группе, меня Валентина Симонова, преподаватель училища, записала. Я в железнодорожном техникуме лекции читал, готовился, много читал.

А какие Вы лекции читали?

Какие попросят: или по направлениям, или о каком-то художнике, какую захотят. Я готовился, мне Симонова книжечки давала.

Раньше мы богаче были, чем сейчас студенты. Много нам давалось, и мы сами интересовались. У нас вечерние рисунки были, а сейчас неизвестно, есть они или нет. По выходным мы нанимали натурщиц, платили им, они приходили позировать, мы их рисовали, писали. Я считаю, что учеба раньше была намного сильнее, чем сейчас, хотя многие считают наоборот. За пять лет нам давали просто основы, мы получали то, что положено, а дальше институт, хочешь – иди. Мне Просянкин говорил: «Дам тебе письмо, поедешь и будешь учиться. У меня там свои люди, я им напишу». А я женился, даже диплома не дождался. Скорее, а то бы перехватил кто.

Александр Петрович, что для Вас быть художником?

А я, наверное, другим быть и не смог бы, правда. Козырять тем, что от бога – да нет. Я считаю, художник – это такая специальность, не только художник, а писатель, музыкант – они живут этим. Новосельцев погиб, потому что не смог больше работать, писать. Когда художник чувствует, что уже не может писать – это все равно, что он дышать не может. Я говорю о художниках больших, а не просто ремесленниках. Если он писать не сможет, для чего жить дальше, для них уже нет смысла в жизни, они по-другому уже не могут, всё. Это сложно. Да и не только художник – артист. Вы вспомните, сколько артистов спивались, и сами себя губили от того что не могли работать, а другой жизни нет. Токарь может перейти в шлифовщики, а у нас нет другого выбора. Художник это ведь не тот, который только рисует, художник – это тот же артист. Это люди, которые по-иному не могут. Художник не пишет, как маляр красит стену, художник не может просто так красить, он обязательно пропускает через себя, через свое переживание, а если нет этого переживания – нет произведения. Произведение получается только тогда, когда художник сам горит, когда он нутром пишет. Пластов говорил, что художник не должен думать о каких-то правилах, из него всё идет само на холст, тогда это произведение. А когда он сидит, раскрашивает – это другой разговор. Говорят художники дольше живут, у них как бы защита, потому что они всегда соприкасаются с прекрасным. Пишешь природу – наслаждаешься. Напишешь – радость какая, и люди наслаждаются. Я иду порой на этюды, а в душе радость. Думаю: «Господи, какую ты мне дал работу, я иду радоваться. Люди идут на работу мучиться, а я нет». Я иду и ищу красивое, и пишу красивое, у меня эмоции положительные. А когда написал, их еще больше. Быть художником – одна благодать. Мне дураку везёт, вокруг меня всё время хорошие люди, не было около меня подлецов, негодяев. Я жизнь прожил среди хороших людей. Я бога благодарю за это. Сама живопись мне приносит много счастья. Всякое в жизни бывает, но я оптимист. Когда пишешь, люди подходят. Когда писал проспект, поставил этюдник – стою пишу. Мне полный этюдник конфет наложили. А я говорю: «Завтра пойду и шапку положу».

Подходят девчонки, приехали из Пензы: «Можно с Вами сфотографироваться?», я соглашаюсь. Или когда писал мост, подошла женщина и говорит: «Я каждый день хожу и думаю, где же художники, куда все подевались? А вот Вас увидела и обрадовалась, есть художники у нас в Саратове». Люди все любят, тянутся. Меня на даче все знают, если спросите, они подскажут, где меня найти. Иду, сидят дачники: «Где же Вы пропадали, мы Вас вчера вспоминали, колхозники приезжали, все скосили, убрали, а мы думали, где же наш художник?». Когда пишу, все ко мне подходят. Как будто глаза им открываешь, они же смотрят по-другому. Ко мне все хорошо относятся. Иду с этюдов, у меня полные карманы: груши, конфеты суют, на чай зовут, им хочется пообщаться, сами ко мне приходят. У меня на даче много работ: висят, стоят, вот они придут, посмотрят, говорят: «Как в музее побывали», а мне приятно. Приходят посмотреть, порадоваться, у меня самого душа радуется.

Интервью с художником, записанное сотрудниками отдела современного искусства 14 декабря 2011 года, подготовили к публикации

Елена Николаева, Галина Беляева.



[1] Просянкин Михаил Иванович (1919–2000). Саратовский живописец, график. Преподаватель и директор Саратовского художественного училища (1950–1981). Заслуженный работник культуры РСФСР (1974).

[2] Карякин Виктор Тихонович (род. 1938). Саратовский живописец.

[3] Белонович Владимир Антонович (1924–1995). Саратовский живописец, педагог. Преподавал в Саратовском художественном училище (1949–1995).

[4] Лавриненко Руслан Львович (1928–2015). Саратовский живописец, педагог. Преподавал в СХУ (1960–1978). Заслуженный художник России (2001).

[5] Успенский Валентин Сергеевич (1926–1994). Саратовский живописец, график, педагог. Преподавал в СХУ (1951–1994).

[6] Гуров Владимир Фёдорович (1903–1989). Саратовский живописец, педагог. Преподавал в СХУ (1939–1971).

[7] Таратухин Станислав Константинович (род. 1954). Саратовский живописец, педагог. Преподает в СХУ (с 1980), директор (1999–2013). Член-корреспондент РАХ (2012).

[8] Кадмиевые краски содержат в своем составе сернистый кадмий, отличаются красотой и интенсивностью цвета, прочны, за исключением лимонно-желтых оттенков, и пригодны почти во всех способах живописи. Лучшее применение – масляная живопись; обладают хорошей кроющей способностью и не ядовиты.

[9] Новосельцев Иван Михайлович (1914–1989). Саратовский живописец. Заслуженный художник РСФСР (1987).

[10] Пустошкин Валерий Юрьевич (род. 1957). Саратовский живописец. Председатель Саратовского отделения СХ (1995–1996). Заслуженный художник России (2002).

[11] Лопатин Вячеслав Владимирович (род. 1936). Саратовский живописец, график. Реставратор масляной и темперной живописи в Саратовском художественном музее имени А.Н. Радищева (с 1968). Яркий представитель неофициального искусства Саратова. Подробнее о нём см.: https://radmuseumart.ru/news/announcements/15571/; http://www.nonconformism.ru/gallery_lopatin.html.

[12] Хаханова Татьяна Михайловна (род. 1947). Саратовский живописец. Заслуженный художник России (1997).

[13] Саликов Александр Фёдорович (1939–2004). Саратовский живописец, график, педагог. Преподавал в СХУ (1989–2001).

[14] Давыдов Борис Иванович (1936–2015). Саратовский живописец. Заслуженный художник РФ (1996).

[15] Дряхлов Юрий Алексеевич (1928–1992). Саратовский живописец.

[16] Цай Вячеслав Сергеевич (род. 1952). Саратовский живописец.

[17] Баландин Сергей Владимирович (1955–2013). Саратовский живописец, педагог. Преподавал в Саратовском государственном техническом университете (1994–2013).

[18] Тимофеев Павел Владимирович (род. 1969). Саратовский живописец, педагог. Преподавал в СГТУ (2006–2015). Директор СХУ (2013–2016).

[19] Нечкин Леонид Михайлович (род. 1941) – саратовский живописец, график. Нечкина Ольга Дмитриевна (род. 1941) – саратовский художник ДПИ (керамика, стекло).

[20] Картина Ю.А. Дряхлова «Минин и Пожарский» (1985) находится в собрании Чувашского государственного художественного музея. См.: http://www.artmuseum.ru/exposition/770aa4f6-f146-4a1d-9554-9a65138db983/?exponent=a3737677-fd25-4dc6-a399-3e3e21e366f8

[21] Учаев Анатолий Васильевич (род. 1939). Саратовский живописец, график. Председатель Поволжского отделения РАХ (1999–2012). Член-корреспондент РАХ (с 2001). Народный художник РСФСР (1988).

[22] Россошанский Андрей Владимирович (род. 1962). Депутат Саратовской областной думы II, III и IV созывов (с 1999). Председатель Комитета по культуре, общественным отношениям и информационной политике Саратовской областной Думы (с 205). Заместитель председателя Правительства Саратовской области (с 2012).

[23] Щербаков Андрей Александрович (род. 1965). Саратовский скульптор, график. Заслуженный художник РФ (2011). Член-корреспондент РАХ (2012).

[24] Жаденов Игорь Иванович (род. 1931). Директор Саратовского НИИ травматологии и ортопедии (с 1972), руководитель Российского артрологического центра на базе Саратовского НИИ травматологии и ортопедии (с 1979).

[25] Чижикова Галина Павловна (1930–1993). Саратовский живописец. Преподавала в детской изостудии при клубе «Восток» (сер. 1970-х –1987).

[26] Панов Алексей Дмитриевич (1923–2001). Саратовский живописец.

[27] Серов Валентин Александрович (1865–1911). Русский живописец, график. Мастер портрета.

[28] Палькин Николай Егорович (1927–2013). Саратовский поэт. Заслуженный работник культуры РСФСР.

[29] Борисов-Мусатов Виктор Эльпидифорович (1870–1905). Живописец, график. Один из крупнейших мастеров русского символизма. Оказал большое влияние на формирование художников «Голубой Розы», особенно на молодых П.В. Кузнецова и П.С. Уткина. Жил в Саратове (1870–1903), Тарусе (1903–1905).

[30] Паролин Борис Иванович (род. 1928). Саратовский живописец.

[31] Картина И.М. Новосельцева «В дни коллективизации» (1959) находится в собрании Саратовского художественного музея имени А.Н. Радищева. Этюд к картине см.: http://artkatalog.radmuseumart.ru/ru/49078/49077

[32] Пластов Аркадий Александрович (1893–1972). Живописец. Народный художник СССР (1962). Действительный член Академии художеств СССР (с 1947). 


Комментарии: 0
Вы будете первым, кто оставит свой комментарий!
Оставить комментарии
Текст сообщения*
Защита от автоматических сообщений