Интервью с Андрей Ванин

Краткая справка

Андрей Ванин родился в Саратове в 1964 году. Учился в Детской художественной школе (1975–1979) у Н.М. Никифоровой, Р.М. Симонова; в Саратовском художественном училище (1979–1983) у Л.П. Бабушкиной, М.И. Просянкина, П.Н. Гришина, В.А. Шкунова.

Преподавал в Детской художественной школе (1985–1991). Сотрудничал с Приволжским книжным издательством (1985–1991); с галереей "Besser" (1991–1995, Германия). Работал дизайнером в рекламном агентстве "Джокер" (1995-1997).

Занимается дизайном интерьеров (с 1997, Саратов, Москва).

Участник выставок (с 1989): групповых: 1991 (Санкт-Петербург, Москва), 1993 (Москва-Нижний Новгород), 1995, 2002 (Москва); 2007, 2009 (Саратов); областных: 2005, 2009 (Саратов); региональных: 2008 (Чебоксары, Самара); зарубежных: 1989 (Гамбург, Дюссельдорф), 1990 (Штутгарт, Мюнхен), 1992 (Дюссельдорф; Гамбург; Ункель), 1994 (Кипр), 1998 (Дюссельдорф), 2003 (Штутгарт).
Персональные выставки: 1996, 1999, 2001, 2004, 2010, 2011 (Саратов).

Заслуженный работник культуры РФ (с 2011).

Интервью

Во время одной из встреч, мы взяли у Андрея интервью…

- Андрей, расскажи о своих самых ярких впечатлениях детства.

АВ: Да я не знаю… У меня дедушка был, неродной, он мне часто книжки читал и в это же время на полях рисовал домики всякие. Мне это очень нравилось. Вот какие-то такие воспоминания о детстве. А что ещё…, какие-то пиктограммы, наверное. Что это такое? Что такое детство, ты помнишь?

- Я помню.

АВ: Лыжи, коньки. Отец с коньками, дутики.

- Волга…

AВ: Волга - это всё... Я же ныряльщик, нырял с 13-метровой дамбы. Это где мукомольный завод, там здоровенные дамбы были. Сейчас там песчаный пляж. Бабка, провожая меня на Волгу, говорила: «Если утонешь – домой не приходи». Но это нормальная такая ситуация была. Ныряли, причём за деньги. Клали газету на гладь воды, и нужно было попасть в неё, то есть пробить руками… Удар приходился очень сильный по голове.

- А в каком возрасте это было?

АВ: Это 4-й класс был, 11-12 лет. Как раз я пошел в Художественную школу, а летом торчал прям на Волге, на дамбе.

- Андрей, а давай вспомним о годах учёбы в Художественной школе. Как ты попал в неё? За руку ли тебя привели? Кто преподавал в те годы?

АВ: Нет, я пошёл сам. Это как раз летом было, когда школа переходила из Художественного училища в новое здание на Театральной площади, тогда она называлась Революционной. Было здорово. Странно - мне всего 12 лет, пацан… И так понравилось. Я сразу поступил.

Учился у Натальи Михайловны Никифоровой (1). Скульптор у нас был – Николай Григорьевич Шашлов (2), Царство ему небесное. После уже - Роман Михайлович Симонов (3), Евгений Иванович Бочаров (4), но мы с ним мало общались, он просто заменял. Ольга Фаддеевна Успенская (5)… Многих сейчас уже и нет… В школе преподавали: композицию, живопись, рисунок, историю искусств – история из кустов, так мне нравилось её называть.

- Почему так?

АВ: Ну потому что сидишь и засыпаешь… А тебе рассказывают, кто куда пошел, чего-то там сделал, а зачем… куда – не понятно…

- Скучно было?

АВ: Нет, весело было, весело. На самом деле, я был привязан к этому месту, жаль, что у современных детей нет такого. Сейчас всё разделено, какие-то студии... А когда существует только одно место, я считаю, что это Храм. Ты приходишь, там много учителей, ты сидишь и смотришь. Великовозрастные дядьки приходят, которые также рисуют и смотрят.

- А в школе и взрослые занимались?

АВ: Да, там была у Симонова подготовительная группа для тех, кто хотел поступать в училище или институт. Нам было интересно. Это ведь здорово, когда ты учишься не потому, что тебе кто-то что-то говорит, а когда ты сам смотришь, созерцаешь.

- Андрей, ты ещё в школе решил, что будешь поступать в Художественное училище? Альтернативы никогда не возникало?

АВ: Да, это точно, факт! Потому что я был двоечником, прогульщиком.

- То есть образовательная школа была тебе не так важна как художественная?

АВ: Нет. Но там была учительница литературы и русского языка, которая как-то поддерживала меня, делала некое снисхождение. И по этим предметам у меня были пятёрки и четвёрки, а в остальном "голяк". Дело в том, что я вообще не учился.

АВ: Потом уже, в Германии, я много книг прочитал. Я тогда сотрудничал с галереей Бессер. И жил в доме с шикарной библиотекой. По телевизору всё шло на немецком, ничего не посмотришь, бесполезно. И вот я сидел и читал. Я прочитал всё, что было, кроме Толстого. Толстой мне не пошёл, потому что если на полкниги литературные отступления, извините, я не могу. А так всего Достоевского прочитал, Тютчева, Тургенева. В общем, всё что попадалось. А понравился мне только Хемингуэй из русской литературы (смеётся).

- А какие у тебя сейчас пристрастия в литературе?

АВ: Никаких. Честно тебе скажу – не читаю. Иногда, конечно, залезаю в интернет, черпаю. Но как-то в себе, больше в себе. Наверное, это какой-то период, надеюсь, что это период. Почему? Потому что нужно, что б был промежуток, что б нарабатывать.

- Расскажи про годы, проведённые в училище. Про своих преподавателей…

АВ: Сначала была любовь, потом вторая любовь была. Нет, ну классно же, здорово! Мне было 15 -16 лет, когда я поступил, пацан совсем. Настоящая любовь была, шикарная такая, здоровенная… и разочарование. Потом Светка вот, на 3 курсе. Вот это было интересно! Ну что я, по - поводу рисования, что ли рассказывать буду? Это ж бесполезно и не интересно.

- А много тебе дало училище?

АВ: Да, для меня училище – это очень сильно и на всю жизнь. Потому что дало очень много. Это не просто процесс образования, а процесс общения. Это процесс общения не только с натурой, это познание человека, познание жизни, познание окружения. Познание того, что ты не просто так ходишь по этой земле, а питаешься чем-то.
Ну вот пленэр, что такое пленэр? Вот ты выходишь на улицу с мольбертом, стоишь, что-то рисуешь, краски у тебя. Люди ходят, а зачем ходят – непонятно. А ты стоишь и рисуешь. И вот в этот самый момент, когда ты рисуешь, вдруг что-то такое образуется непонятное, что-то откладывается у тебя, откладывается не просто где-то в голове, а ещё и в душе. И ты понимаешь, что всё это не просто так. Получается результат – этюдик маленький. И вот такие девчонки, пацаны ходят, и у них это не просто так происходит, а закладывается постепенно, по чуть-чуть. Плюсик, плюсик, еще раз маленький плюсик, и происходит важная штука. Когда кто-то это отторгает, когда нет такого внутри, то из него не будет художника, так как не происходит ничего. А у кого-то происходит. Наверное, у меня произошло. Я так надеюсь. В первые годы учёбы мы ездили в Вязовку. Было очень здорово. Там, правда, драки были, а я занимался борьбой, был боец.

- А с кем драки-то были?

АВ: Да с местными, вязовскими. Те решили, что приехали гарные хлопцы девок отбивать, а у нас свои были (смеётся). Вот представь, приезжает в деревню толпа городских. Мы что-то там ходим, рисуем, пишем, зарисовки всякие делаем, купаемся. А вечером, конечно, в клуб идём. Ну и потом, после – разборки начинаются…

- Разобрались в конце концов?

АВ: Да, конечно, нормально всё, все живые – здоровые. Ну, правда, одному пробили головку, ну ничего, зажила.

- А кто с вами ездил из преподавателей?

АВ: Гришин (6) был, Таратухин (7) , он сейчас директор училища. Представляешь, меня же выгоняли из училища…

-И за что же?

АВ: Это было на 4-ом курсе, перед дипломом. На "живописи" нам поставили натуру – женщину, а она такая грозная была, оплывшая. Ну безобразие… И прицепиться никак нельзя было, ничего невозможно сделать… В общем, я написал всё это дело, а вторую картинку избезобразил. Раньше я всегда такие безобразия домой возил, а тут оставил, причём как-то надолго. Сохло всё это, висело. Ну а потом – собрание. Маслов (8) как раз пришёл. Меня стали разбирать, назвали фашистом и должны были выгнать, но не выгнали. Я обо всём узнал после.

- Кто был тот добрый человек, который заступился, не знаешь? АВ: Нет, вроде вся группа собралась, сказала - да ладно, ерунда всё это.

- А как обезобразил, Андрей?

АВ: Я вместо головы череп нарисовал, руки кривые, в общем всё сделал такое. Мне нравился Сальвадор Дали, почему-то запрещённый в то время. Это не байка, на самом деле так и было. Меня хотели выгнать, но не выгнали. Вместо пятёрки поставили четвёрку по диплому.

- А тема диплома у тебя какая была?

АВ: Я на оформителя, дизайнера учился. Тогда только начиналось строительство Солнечного района. Я готовил проект детской площадки. И на развороте зданий около площадки (там два брандмауэра были), сделал нарисованное, стилизованное солнце. То есть – солнце и детская площадка. Сделал макет из пластика, получился объект.

- Андрей, а вспомни историю про Ленина.

АВ: Это было на самом деле. Первый класс. Я могу предтечу рассказать. Я украл у отца сигареты, тогда это были сигареты "Ростов-Дон", и мы с другом решили покурить. Первый раз в первый класс. У нас там теплушка была. Мы вниз залезли, а это утром было, два пацана безбашенных залезли в подвал и только-только затянулись, мы же не знали, что это такое, и тут крик: - Андрюха - где ты? Женька - где ты? Нас ищут мама с папой. Дома рядом. Нам уже пора одеваться и идти в школу. И вот мы первый раз в первый класс с сигаретой под мышкой. Вот тогда и состоялась эта интересная встреча.

- С кем?

АВ: С первой учительницей. Она какая-то немка была, такая жёсткая. Отбила всю охоту учиться с первого дня. Если б не она, я бы наверно был пятёрочником. Так вот… она дала всем листы, это какая - то традиция, наверное, была…

- Именно первого сентября?

АВ: Да… первого сентября, Она дала лист, и нам надо было нарисовать что-то. Дело в том, что я упражнялся до этого по поводу рублей и облигаций. Мне попадались рубли периодически, и я их перерисовывал. Натренированный был. И я вот нарисовал этот рубль, с Лениным.

- Там, где голова или там, где он с рукой?

АВ: Там где голова. Там руки ещё не было пока. Вот и всё. Она забрала, потом поругала немножко… Я помню, что поругала. Потом дала мне второй лист, и я нарисовал Ольгу. Я в неё влюбился – в Ольгу Новикову, мою одноклассницу, которая рядом сидела. Вот я её нарисовал и себя. Но это, конечно, не именно я и она, это образ какой-то определённый. Но рисовал - да, я помню, что рисовал, с тенями. Меня взяли в комсомол, сразу причём.

- В первом классе? :)

АВ: Нет. В первом классе – зачем? (смеётся) В седьмом классе меня взяли в комсомол сразу. Потому что надо было делать стенгазеты. Стенгазеты я не делал, мне делали выговоры, периодически пытались выгнать из комсомола. Слава Богу, всё прошло локально. И в восьмом классе, когда я сдавал экзамены, меня спросили: "Парень, ты куда?". Я говорю: "В художку". Мне в ответ: "Иди и никогда сюда не приходи больше".

- Ты конечно не расстроился?

АВ: Я нет, абсолютно не расстроился.

- А ты все восемь лет в одной школе учился, да?

АВ: Да. До сих пор я общаюсь, у меня есть три друга.

- Одноклассники?

АВ: Одноклассники. Причём они меня помнят, а я их нет (смеётся). Один из них – чемпион России по боксу, Чернин Андрей, он сейчас в Москве.
Я считаю себя достаточно счастливым человеком. Мне повезло с училищем, повезло с учителями.

- Андрей, а кем были твои родители? Любовь к искусству передалась тебе генетически или это тобою приобретённое?

АВ: Родители у меня обычные. Отца уже нет, Царство ему небесное. Мы все сермяжные, от сохи. Мать из деревни, отец городской.
Про отца могу рассказать, он интересный был. Дело в том, что у меня бабушка и отец сиделые. Бабушка работала во время войны здесь, на мукомольном заводе, грузчиком. Она вынесла, что б своих накормить, с завода хлеб, буханку хлеба и её посадили на пять лет. У неё ещё наколка была на руке - "Феня", а её ведь так и звали - Феня. Она здорово "ботала по фене", и я в детстве знал этот язык. Боевая она была.

- Это папина или мамина мама?

АВ: Это папина. Моя мама, вообще была восьмая или девятая в семье. Они многодетные были, зажиточные, богатые. Мой прадед здесь по Волге хлеб возил или зерно. У него баржа была. Это по маминой линии. Борзовы были такие. Я – Ванин, получается, по отцу. В общем, так всё замешано. А отец мой убежал в Ташкент. Как раз после войны, маленький ещё был, детдомовский. Пока бабушка сидела в тюрьме, он в детдоме был, потом убежал. Такой вот разгильдяй был жуткий. Бабушка его искала, нашла. Ну а потом он остепенился, нормально всё.
Вот отец мне и привил всё это… руки у него были золотые… Он и сварочник, и токарь, и пекарь. По башке давал мне частенько. Один раз, я помню, он у соседки делал порог и ушёл куда-то, оставив гвозди. Такие большие - сотки, целую кучу. И я эту кучу гвоздей засандалил в порог. Юккера (9) тогда ещё не было, (смеётся)… Когда он вернулся и увидел весь этот порог…в металле. Он так "оценил" хорошо. До сих пор шрам есть. Так что детство нормальное было.

- А дом у вас частный был?

АВ: Да, и до сих пор там находится, на Рахова, около парка.

- А чем занималась мама?

АВ: Мама вот до сих пор живёт, и, Слава Богу, пусть дальше живёт. Сейчас на пенсии. Всю жизнь проработала на заводе. Секретный цех там какой-то был, непонятный. Ну, повесили ей две медальки…

- А ты в семье один?

АВ: Нет, у меня сестра. Заслуженный мастер спорта, она тренер по конькам. У неё есть сын, он сейчас тоже уже мастером спорта стал, чемпионом России по конькам. Дочка у неё ещё маленькая, моя племянница. Они все мои крестники.

- Давай вернёмся опять к училищу. Расскажи, кто из педагогов на тебя повлиял, если такое было? Каковы тогда были твои ориентиры в искусстве?

АВ: В то время, наверное, это всё было общее, возраст был ещё не тот, ещё шло становление. О влиянии стоит говорить, когда я пришёл в школу преподавать.

- Это было вскоре после окончания училища?

АВ: Это было уже после армии.

- Ты пошёл в армию сразу после окончания училища?

АВ: Да, я сразу пошёл в армию. Служил на аэродроме. А потом меня взяли в город, в штаб, в Алма-Ату. Шикарный город. Вот сколько я уже живу, хочу туда вернуться. Хотя прожил я там полтора года всего.

- А чем этот город так тебя притянул?

АВ: Ты знаешь, запахом каким- то. Понимаешь в чём дело, я два раза оттуда уезжал и приезжал, на самолете улетал – прилетал. Там предгорье и горы начинаются. Вот это место расположения – такое классное! Там запах такой… Это на словах не передать. Место обалденное! Потрясающее! Знаешь, там люди живут какие-то странные, плоские все. Хохлы и казахи.

Вот представь… Стоишь на разводе, где-то в марте - апреле, когда перемена идёт с зимы на лето. Пот градом течёт, загораешь. Чувствуешь - лицо прямо горит, а на затылке иней. Удивительно… Здорово там было ещё и потому, что это молодость …

- Давно ты там не был? Или вообще больше не приезжал?

АВ: Ну вот как демобилизовался, так и всё… С 1985 года, хотя хочется. А теперь это уже другая страна..

- И после возвращения из армии ты пошёл работать в Художественную школу?

АВ: Я с армии пришёл и сначала устроился на торгрекламу работать, надо было деньги зарабатывать. А потом мне всё это надоело… И в это время я встретил в музее Наталью Михайловну (Никифорову). Она меня пригласила пойти в детскую художественную школу преподавателем. Дали мне сначала класс маленьких детишек.

- Это тебе лет двадцать было, да?

АВ: Да, да. И вот я с ними прыгал, бегал. Причём зарплата была очень маленькая - 93 рубля, кажется. Хотя до этого у меня была триста с чем-то. Но я начал. И они мне так много открыли... Это было так здорово! Ведь не в деньгах дело, а в том, что детишки такие открытые, честные и у них нет засоренности какой-то.

- Свободные еще пока.

АВ: Да. И они мне очень многое открыли. Ты знаешь, у меня была еще какая-то зашуганность. А потом я уже как-то начал – постепенно, постепенно. Тогда в школе был дух такой интересный. Мы делали вечерние рисунки. Сидели преподаватели, ну не все, конечно, а кому это интересно было, брали натуру какую-то, ставили, что-то рисовали. Все вместе.

- А сколько лет ты там проработал?

АВ: Я шесть лет там преподавал. Выпустил класс, сделал диплом. Как раз потом и уехал.

- То есть ты ушёл из школы в связи с поездкой в Германию? А так бы еще остался работать, да?

АВ: Навряд ли …

- То есть этот этап ты уже прошёл, да?

АВ: Да, наверное, да. Знаешь, вот когда ты не можешь уже дать чего-то кому-то, а это же ответственность очень большая. Детишки... Это же детей приводят. И если я не чувствую, что могу им что-то дать, зачем мне оставаться тогда?

- А ты почувствовал, что не можешь им дать чего-то?

АВ: Да... Ну всё уже. И я не захотел набирать других. Я выпустил своих. Вот шесть лет. Не шесть, а пять получается. Один год у меня другие были. Пять лет. Мы до сих пор дружим.

- Андрей, а что ты чувствовал, что должен был дать?

АВ: Я не знаю. Что-то, наверное, от себя, от души… А преподавательство – это же, как самопожертвование, когда тебе и от тебя, когда ты и когда тебе. А когда вот нет такого, чувствуешь – пустота. Значит надо другое дело делать.

- И желание преподавать больше не возникало?

АВ: Нет. Сейчас вот предлагают, но я не хочу.

- А предлагают куда, в училище?

АВ: Мастер - классы какие-то у Генки Дырнаева, не знаю. Я не знаю, что это должно быть, как всё это может быть. Во-первых, темы нет такой, а во-вторых, наверное, время ещё не подошло.

- А как тебе работалось в Германии? Как случилась твоя поездка туда?

АВ: Германия… Даже и не знаю с чего начать. Купили у меня работы, заинтересовались … Ну я и приехал. Начал работать, что-то делать. Это хорошая была школа. Мне понравилось то, что надо было "выдавать на гора". Я тогда не привык так работать. Вот если есть настроение сейчас - я буду писать, а завтра я не буду писать, послезавтра я там буду бегать, прыгать. А там нет… Каждый день парень… отчет. Хотя там я больше графикой занимался. Почему? Потому что это быстро. Монотипии – это такая быстротечная живопись. Мне очень понравилось там то, что я увидел много материала, то есть я не знал вообще ничего. Представляешь, меня привезли в шикарный, здоровенный магазин, где полно всяких красок. И ты их просто так вот хватаешь, не думая о том, сколько они стоят. Я себе их набираю, набираю. Мне, честно, там нравилось.

- То есть это что-то вроде контракта было, да?

АВ: Ну да, это был контракт, десятилетней контракт. Не только с Бессером, а еще там был галерейщик Ольтманс. Может помнишь фильм такой, "Осенний марафон"?

- Конечно, помню.

АВ: Там был датчанин, Норберт Кухинке. Вот он давным - давно жил здесь, в России, в Москве. И потом начал сниматься. Он сам журналист, говорит на русском без акцента. Там ему в фильме пришлось просто имитировать. И вот он, галерейщик, как и Уольтманс. У них две галереи были рядом. И вот мы с ним там тогда познакомились и выставились у него. Как раз Чудин приехал. И ещё два наших саратовских художника участвовали работами. Не помню кто…, ну их уже нет. У нас отдельная с Чудиным была выставка и у них отдельная.

- То есть, Андрей, вы там жили, вам покупали все нужные материалы, да?

АВ: Да. Мне оплачивали всё. И поездку туда-сюда, и проживание, и еще платили как бы некую зарплату, которая мне полагалась.

- Это какие годы получаются?

АВ: Это с 1990-го по 1995-ый.

- Ты в Германии с Владимиром Немухиным познакомился, да?

АВ: Да… С Немухиным(10) было интересно. Дело в том, что я не знал кто он. Мне Руфка (Бессер) сказал, что есть такой художник. А мне-то… ну есть и есть. Ну слышал я про Оскара Рабина (11), что всех этих художников продали на аукционе Сотбис. Немухина я вообще не знал. Мне показали картинку. Ну что? Вроде бы нормально. Немухин тогда снимал маленькую комнатуху в Дюссельдорфе. И вот как-то мы приехали, поговорили, мне там понравилось. Понравился сам подход. Старик вообще чудит, балдеет и всё. Положил картинку и там что-то мажет. Интересный такой…"Давай попробуем?" "Ну, давай!" Сам подход к работе другой. Ни когда у тебя там статика такая… Когда стоит у тебя на мольберте, как полагается. Всё по правилам. А там… никаких правил нет. Есть настроение – делаешь что-то. Захотелось тебе ляпнуть, ну ляпни, потом исправишь. Вот такой подход, другой. И со временем мы вот так общались. Он великолепный рассказчик. Он рассказывал интересные вещи, и показал как-то журнал, где на обложке – помойка. Американский журнал. А он же эксперт по 1950-1960-м годам. Так вот, там просто фотография помойки. "Старик, представляешь, что это такое?" А я не знаю, что это. Он говорит: "Я в Питер как-то приехал, в 1960-м, каком-то году, к своему другу. И мы с ним там пили портвейн, изо дня в день я мимо этой помойки ходил, покупал этот портвейн. Потом мы с ним решили взять эту помойку и покрасить. И мы взяли её и покрасили. И какой-то засранец её фотографировал, а потом уже, представляешь, в 1960-е годы мне присылает вот этот журнал. Моя помойка". Вот такие идиоты, представляешь? (смеётся) Мне нравится это. Почему? Потому что, когда ты не гонишься за званиями, не гонишься за какой-то там идеей, когда у тебя просто происходит спонтанно какая-то штука, которая может быть. Вот она может быть и все. А может и не быть.

- Много было важных встреч в твоей жизни, которые повлияли на судьбу? Ведь бывает порой, Андрей, что жизнь идёт, идёт по определённой дороге, а потом происходит какая-то встреча, и она тебя разворачивает куда-то?

АВ: Ну это, наверное, женщины, (смеётся). Самые важные встречи – это с женщинами. Не знаю, я наверно еще не дорос до того возраста, когда смогу всё проанализировать. Можно я оставлю это на потом?

- Конечно.

АВ: Я думаю о смерти, каждый человек, наверное, думает о смерти в промежутке, в таком возрасте, когда сорок с лишним лет, да? Частенько задумываешься о том, что вот какой-то итог может прийти внезапно. Это очень серьёзно. Не знаю, наверно это все-таки будет в конце. Важное? Мне кажется всё важное!

- Ну ладно, давай тогда перейдём непосредственно к живописи.

Расскажи о том, как ты работаешь? Сам ли ты грунтуешь холст? Как ты ведёшь работу?

АВ: Это, в общем, многослойная такая штука происходит. Последнее время я как-то подсел на акрил. Сначала акрилом прохожу. Хотя раньше я его, вообще, терпеть не мог. Потому что это пластик, ненатуральная продукция.

- Ты долго сопротивлялся?

АВ: Да, долго. Мне нравится всё натуральное. Красочки масляные, земляные причём. Такие, от сохи. Акварельки. Потом я как-то начал делать подложки, делал акрилом сначала, и уже там много слоёв. Высушиваешь, потом опять наслаиваешь и опять, опять что-то. Как-то вот так. Мне понравился, в этом плане, питерский художник Лев Богомолов. Шикарный художник такой. Он не геометрист, а пятнами работает. У него идут наслоения какие - то. Он может сетку взять наклеить, золотом прокрыть, гвозди всандалить.

- То есть фактура интересная получается, да?

АВ: Да. И мне так понравилось. И я начал искать своё, хотел найти своё, не знаю получается – нет? Они, в общем, многослойные работы выходят. Долгие. Вроде свежие на вид, а на самом деле там очень много всего.
Мне нравится сам процесс, потому что в этом я себя как-то ощущаю, в процессе. То есть я когда что-то делаю – мне очень нравится и не хочется заканчивать. Вот и всё. Поэтому работы, наверное, такие сложные выходят, на первый взгляд такие сложные. Вообще о работе говорить не хочется. Создание работы – это всё же некое таинство.

- Которое не хочется переводить на язык слов, да?

АВ: Да.

-Ну хорошо… А твои работы – они спонтанно появляются?

АВ: Да, в большей степени спонтанно, потому что идеи изначальной нет, абсолютно.

- А потом?

АВ: А потом она рождается. Куда-то выводит тебя, а может и не выводит. Несколько работ я просто выкинул, в мусорку. Было такое и не один раз.

- А ты возвращаешься к работам, как говорится "трогаешь" потом?

АВ: Сейчас да, есть такой момент, когда переделываю. Вернее, нет, не переделываю, а доделываю. Сейчас появилось такое время, когда работы остаются. Раньше у меня не оставалось ничего, то есть я ещё делал, а она у меня уже была куплена. То есть я не мог себе позволить долго с ней быть, и самое интересное, что мне это нравилось.

- Не жалко было расставаться?

АВ: Нет, не жалко. Потому что это многострадальная такая штука, когда уже хочется расстаться и всё. Нет её и всё. Это страдание. Честно. Когда ты проходишь этот барьер, когда ты перетерпел и тебе уже невмоготу… И это здорово, когда её нет. Честно. Я не завидую тем художникам, у которых полно картин стоят на стеллажах, которые постоянно перетирают их, пересматривают. Нет, я не завидую. Надо уметь, мне так кажется, не продавать, нет, а избавляться, для того, чтобы новое появилось. Это не пафос. Это нормальная штука, это нормальная ситуация. Когда тебе нужно некое обновление, как в компьютере – "обновить", пусть он там тормозит потом немножко. Перезагрузить, да, нашим языком? Это нормальная ситуация, когда человек должен сделать что-то. Тебе же самой не интересно будет смотреть меня того же самого, который был тогда ещё. Тебе захочется чего-то нового, интересного, когда человек меняется, что-то по другому делает.

- То есть ранних вещей у тебя в мастерской вообще нет?

АВ: Нет. У меня осталось два офорта каких-то. А так нет, много графики погибло. Был потоп тогда у матери, у неё там папки все расплылись. Нет. Ничего не осталось.

- А куда уходят работы? В Саратове, в основном, остаются? АВ: В основном, в Саратове, сейчас. Есть в Москве, есть в Питере у друзей.

- На выставке "Девять откровений девятого года" зрители впервые увидели твои арт-объекты. Расскажи, пожалуйста, как ты к ним пришёл? Как всё начиналось?

АВ: Да, это была интересная штука. Моим друзьям, достаточно богатым людям, нужно было сделать вешалку. И я сделал. Вешалка получилась в виде торса такого разорванного с дырками. Я его разрисовал, на стойку поставил, на металл, еще и подставку разрисовал. И произошла такая штука, когда оборотная сторона и туда и сюда стала работать, то есть захотелось сделать и там и там. Вот из-за этого всё и произошло.

А дальше всё и пошло. Захотелось делать именно фронтальные вещи, захотелось делать какие-то объекты, которые не несут в себе утилитарного значения.

Мне очень нравятся музыкальные инструменты, они несут в себе тепло рук человеческих. Вот грив гитары, да… он потёртый такой… Духовые очень нравятся… Но пока есть только идея. Музыкальные инструменты - это не только звук, но и человек, и что-то еще другое, что-то очень душевное.
Поэтому такие предметы мне нравятся очень.

У Игоря (12) есть картина - "Калитка", с щеколдой от старой моей калитки, и там же болт железнодорожный. Когда я делал эту работу, приходит ко мне друг, он сам железнодорожник, и приносит болт здоровенный. Кладёт мне: "На!" Я: "Ну что? – здорово!" Я его взял и туда. До сих пор висит!

- Андрей, а вспомни, как создавались работы, вошедшие в наше собрание? (13)

АВ: "Веселый грустный человек" и "Курильщик – калабаш". Калабаш – это трубка французская.

- У тебя есть несколько работ с таким названием.

АВ: Да, я же трубочник. У меня есть много курильщиков, которых я пишу. Иногда, бывает, пробивает. У меня пять трубок сейчас, три подарил друзьям.

- А что такое "калабаш"?

АВ: Калабаш – это тыква, как чаша. Её высушивали, пробивали там дырку, вставляли тростник и курили. Приятно так …. Так вот, калабаш - это определённой формы трубка под тыкву, такую, как чаша… А вообще, трубку хорошо курить прямую. Типа "Бильярд"… В общем, не буду вдаваться в подробности...

- Ну почему же?

АВ: Что, рассказывать про трубки?

- Интересно!

АВ: Есть "Бильярд", есть "Покер"… Это такие прямые трубки, курятся хорошо, чистятся хорошо. Они кладутся, т. е. лежат. Знаешь, почему трубка "Покером" называется? Когда у тебя карты в руках, ты трубку положил, и руки свободные. И "Бильярд" точно так же, тебе же надо ударить. Вот ты положил её на край, она лежит, горит. Прямые такие трубки, могут хорошо на плоскости лежать.

- А "Калабаш" не лежит?

АВ: Нет, "Калабаш" не лежит. Трубки разные есть. Есть носогрейки. Они такие короткие, маленькие, приятные, очень нос греют. Карманные, малой забивки, забил чуть-чуть и так пых.........Там система обкуривания своя… Есть два вида бриара. Бриар - это корень вереска, который выращивается или в Греции, или на Корсике, на островах. Вот из них и делают трубки. Да… Представляешь?!… Пятьдесят лет эта хрень должна расти, для того чтобы потом из неё сделать трубку!

- А почему именно из него?

АВ: А потому что бриар - это самый лучший материал, ещё есть пенка белая… Делали ещё трубки из вишни, из груши.....

- То есть сочетание трубки и табака самое лучше из бриара?!

АВ: Да, вот этот вкус, который остаётся, он самый лучший. Это вариант вереска… Пенка она просто курится и всё. А это вот что-то такое, знаешь, что то есть....На языке что-то остаётся, вкус какой-то остаётся, сам процес обкуривания....Но я не наркоман, нет...трубку да, люблю...но не наркоман.. Это точно, (смеётся)

- Андрей, а как ты ловишь состояние, в котором работаешь? Оно тебя накрывает или ты заставляешь себя иногда?

АВ: Ты знаешь... нет, не заставляю... Иногда заставляю, когда уже нужно доделать работу... Знаешь, как? Когда уже нужно доделать работу, я просто звоню человеку и говорю: "Приезжай, вот сегодня, она уже готова!" А она не готова ещё. Вот таким образом заставляю. А что значит заставлять? Это не имеет смысла. Делаешь от души, нет смысла заставлять. Не суп сварить, (смеётся). Да и суп сварить тоже надо как-то.

- Тоже надо душу вложить.

АВ: Да.

- Андрей, а бывают какие-то темы, к которым ты возвращаешься или хочешь вернуться?

АВ: Да, делал повторы, авторские повторы. Как раз вот "Знак" сделал. Я делал их два или три, не помню… Делал, но они получаются другие. Теперь хочется переосмыслить.
Хочется сделать что-то тоже самое, но по-другому, уже лет через десять.

- Да, ты ведь тоже поменялся за 10 лет.

АВ: Да, да. Интересно. Был такой "Кентавр" у меня. Он у Игоря остался. Там была графика в Германии, а этот я сделал здесь. Живопись. Причём она совсем другая, не а-ля Пикассо, а какая-то такая изломанная. Было... Возвращаюсь...

- А почему кентавр? Просто интересно по содержанию.

АВ: Нет, просто захотелось. Я не знаю почему, под настроение, наверное.

- А что сейчас делаешь, Андрей, расскажи...

АВ: Сейчас деревяшку одну делаю. Подарили обрезки от рояля. Вот я делаю эти обрезки. У меня обычно работ пять-шесть в зачатках. Они стоят, висят, ждут годами, иногда. Одна стоит большая – 150 на 150 см размер. Для меня это большой размер. Она уже стоит полтора года, я никак к ней не подберусь. Там маски, лики непонятные такие! Я её зачал. Она уже в таком пятидесятипроцентном состоянии, и всё откладываю… Уже развёлся, детей нарожал, а она всё стоит и ждёт. Бывает и такое, а бывает и сразу она идёт, и хочется… По ситуации…

- А что ты больше любишь: холст или дерево?

АВ: И то и другое... Мне холст очень нравится. Последнее время мне репинский холст очень понравился... Я раньше любил гладкий такой, портретник… причём я его как под стекло делал...гладкий гладкий...

- А грунтуешь сам?

АВ: Да, я шпаклюю его специальной шпаклёвкой, раньше итальянской, по деньгам когда было, а сейчас сам мешаю. Сейчас почему-то нравится репинский, такой пупырышками, и он не провисает, хороший, всегда держится в натяге. Всё-таки состояние этого продукта очень важно, когда тебя ничего не раздражает, ничего не виснет.

- А как ты оцениваешь современную ситуацию в искусстве?

АВ: Понимаешь, в чём дело, я же не путешествую. Я иногда выезжаю куда-то, раз в полгода. Для того, чтобы говорить об этом, надо очень много смотреть. Ведь каждый год проходят какие-то выставки, биеннале, и не только у нас в России, в Европе: Кёльне, Париже, Нью-Йорке. Чтобы ответить на этот вопрос, надо быть в теме. Я не в теме. Я не могу так.

- А в Саратове?

АВ: В Саратове? Пока как-то тухловато. Что-то мы там пытаемся, конечно делать.

- А что надо делать, чтобы было не так тухловато? АВ: Молодых надо привлекать, если они есть, искать их. Надо что-то такое замутить. Я ещё думаю над этим. Мы думаем, да? Что-нибудь придумаем.

- А какие-нибудь творческие союзы, группы нужны? Это может быть как-то значимо?

АВ: Может...
Вот была как-то предпринята интересная попытка, причём спонтанная, сделать выставку «Девять откровений». Я думаю, что это интересно выявлять такие группировки.

- Срезы… АВ: Да, выявлять по темам, может быть по стилю, может по душе.

- Чтобы было объединяющее начало, да?

АВ: Да, мне кажется, это интереснее будет, нежели делать персоналии. Вот я выставил, кто-то ещё выставил. А так смотреть цветочки-лепесточки.. А если придумать ещё жизнь внутри, так ещё интереснее будет...

- Как ты считаешь, а какова роль станкового искусства в современной культуре?

АВ: Нашла кому задать...

- Не изжила ли себя станковая картина, может ли она отобразить время?

АВ: Мне кажется, она как поэзия... Тебе же нравится поэзия... Нет, не изживёт... Точно знаю… конкретно. Потому что, когда человек выливает душу, она никуда не денется. Ты же книжки читаешь, не бумажками, а на экране...

- Я как раз читаю бумажками

АВ: Слава Богу, а наши дети читают на экране, но всё-таки читают. Всё-таки есть. Я так думаю, что это останется. Есть отдельные полочки, на которые кладут актуальные искусства: перформансы, все эти "безобразия" какие-то, среди них есть и небезобразия. Надо поискать, кстати. А это всегда было, есть и будет! Потому что человек любит брать кисточку в руки и мазать ей!!! Вот и всё... Никуда она не денется...

- А ты думаешь о зрителе, когда работаешь?

АВ: Нет!!!

- Вообще?

АВ: Я сам себе зритель. Глаза мне что-ли выколоть? (смеётся) Нет, конечно, зачем мне это. Нет, и о деньгах не думаю в этот момент. Знаешь, я не думаю, сколько я заработаю на этом.

- Что для тебя быть художником? Является ли для тебя искусство способом познания мира?

АВ: Я, наверное, не могу сейчас на это ответить, я пока не готов. Я не знаю, что это такое. Слишком пафосно это будет! Что это – жизнь моя?! Просыпаешься, ты какой ногой встаешь с постели? Правой… левой? Зубы когда чищу, после завтрака или до, (смеётся). Вот и это так…

- Всё понятно. Всё ответил… Всё очень образно.
- В настоящее время, когда художник рождает идеи, концепции, а воплощает их кто-то другой, считаешь ли ты необходимым получение классического образования?

АВ: Да, считаю. Считаю, что классическое образование нужно, обязательно нужно, изначально! Если человеку это необходимо, если ребёнку в процессе становления это нужно. Я своему сыну хотел дать, но потом почувствовал, что ему это не надо. Я его спросил: "Парень, что будешь делать? Давай я тебя к Андрюхе отведу....". Дело в том, что когда отец сам учит сына, это одно. Когда другой, чужой человек, это другое - человекопочитание, поклонение, тренер, учитель. Я знаю, я ведь сам учиться пошёл, я сам учился. И если это так, то самому человеку это будет необходимо, это толчок, он будет развиваться. Куда его стезя потом заведёт… Какая там дорога... Это некий фундамент, на котором держится буквально всё. Это становление руки, объёмного пространственного мышления. Человек учится держать композицию, лист. То есть это очень много, что даёт человеку... Во-первых, это времяпровождение в том самом пространстве, которое называется холст или лист. Человек сидит два часа где-то не там, а здесь...Он сидит, он там где-то ходит, мыслит. Это такая штука, как Алиса в стране чудес.

- Зазеркалье…

АВ: И дать это человеку – здорово, замечательно! Мне кажется, это необходимо! Не всем, но по желанию.

---

1) Никифорова Наталья Михайловна – живописец, график, художник ДПИ (гобелен), педагог. Преподавала в Саратовской ДХШ (1974-2006), в Энгельсском музыкально-эстетическом лицее им. А.Шнитке (нач. 1990-х), преподаёт в Саратовской ДШИ № 18.
2) Шашлов Николай Григорьевич – (1921, Алексеевка, Саратовская обл. – 1984, Саратов) – скульптор.
3) Симонов Роман Михайлович – (1926, Саратов-1982, Саратов) – график, живописец, педагог. Преподавал в СХУ (1953-1978) и Саратовской ДХШ (1953-1982). Основатель и руководитель художественно-оформительского отделения СХУ (с 1961).
4) Бочаров Евгений Иванович – график, живописец. Преподавал в Саратовской ДХШ (1975-1985).
5) Успенская Ольга Фаддеевна (1939 (?) – 1983, Саратов) – преподавала в Саратовской ДХШ (1970-1981).
6) Гришин Пётр Алексеевич (1923, Саратов-2001, Саратов) – живописец. Преподавал в СХУ (1973-1984).
7) Таратухин Станислав Константинович – живописец. Преподаёт в СХУ с 1981, с 1999 – директор СХУ.
8) Маслов Владимир Лукьянович (1940, Соловьёво, Восточно-Казахстанская обл. – 2006, Саратов) – живописец, график, педагог. Директор и преподаватель СХУ (1982-2000).
9) Гюнтер Юккер (род. в 1930) – немецкий скульптор, художник, мастер инсталляций. Автор объектов и рельефов с гвоздями.
10) Владимир Николаевич Немухин (род. в 1925, дер. Прилуки Калужской обл.) – русский художник, член "Лианозовской группы", яркий представитель неофициального искусства. С 1990-х гг. живёт в Германии.
11) Оскар Яковлевич Рабин (род. в 1928, Москва) – русский художник, один из основателей "Лианозовской группы", яркий представитель неофициального искусства. Живёт в Париже.
12) Игорь Викторович Аскасев – саратовский коллекционер, меценат.
13) Собрание Саратовского государственного художественного музея имени А.Н. Радищева.