В мастерских саратовских художников

«Искусство несёт в себе общечеловеческие ценности. Искусство должно быть шедевром, не сиюминутным, а вечным...»

Андрей Щербаков

Родился в 1965 году в Саратове.

Учился в Саратовском художественном училище (1980-1984) на скульптурном отделении у Г.Н. Кашина, В.П. Старостенко, В.В. Николаева; в Ленинградском Высшем художественно-промышленном училище им. В.И. Мухиной (1987-1992) на отделении монументально-декоративной пластики у Л.П. Калугиной, П.А. Якимовича. Стажёр творческой мастерской под руководством А.В. Учаева (2003-2006) в Поволжском отделении Академии Художеств.

Участник выставок с 1989 года: групповых, городских, областных, зональных, республиканских, международных. Автор более двадцати персональных выставок с 1994 года (Саратов, Волгоград, Волжский, Москва, Самара, Тольятти).

Автор памятников (совместно с С.А. Щербаковым.): «Скорбящая» (Лондон, 1999), «Молчащий колокол» (Саратов, 2000), композиции «Сердце губернии» (Саратов, 2000), «Памятник студенту» (Саратов, 2001), «Малолетним узникам концлагерей» (Саратов, 2003), «Ангел-хранитель города» (Волгоград, 2005), аллеи героев Великой Отечественной войны в Парке Победы (Саратов, 2005).

Автор бюста П.А. Столыпина (с. Столыпино Балтайского района), памятников: «Первому ректору Саратовского государственного университета В.И. Разумовскому» (Саратов, 2009), «Политруку В.Г. Клочкову» (село Синодское Воскресенского района Саратовской области, 2010), «Защитившим от атома» (Саратов, 2011), «Новомученикам и исповедникам Российским» (Вольск, 2011); Олегу Табакову (Саратов, 2015), Олегу Янковскому (Саратов,2016), Кузьме Петрову-Водкину (Хвалынск, 2016), Лидии Руслановой (Саратов, 2018).

Член Союза художников с 1995 года. Заслуженный художник РФ (с 2011).

Член - корреспондент Российской Академии Художеств (с 2012).

Андрей, расскажи, когда ты решил стать художником и была ли альтернатива этому?

У меня всё было просто. Старший брат учился на скульптора [1], и я тоже захотел. У меня даже мысли не было стать кем-то другим. Для меня брат был настоящим авторитетом, глядя на него, я понимал, что заниматься скульптурой очень интересно.

А брат хотел стать именно скульптором?

Да. Он ходил в изостудию при Дворце пионеров, на Шестом квартале. Там преподавали и скульптуру, и брату понравилось работать с глиной. Потом было бюро «Эстетика» при заводе, где он разрабатывал сувенирную продукцию, в том числе делал чеканки, которые до сих пор висят у родителей. Затем Сергей поступил в Художественное училище, а вот в художественную школу его не взяли. У меня мастерская в художественной школе была, и я в груде ученических старых работ нашёл вступительные работы брата. Подписаны: «Сергей Щербаков». Это был привет из прошлого.

Я при поступлении в художественную школу все ошибки брата учёл. Принцип поступления был такой: сначала отсматривали работы, а потом экзамены сдавали. Работ у меня не было. Нужно было представить натюрморты, которые у меня не получались. За меня их сделала мама, она хорошо рисовала, в детстве стенгазеты оформляла. Вот она и говорит: «Сейчас мы нарисуем!» Я помню, получились синие натюрморты в стиле Петрова-Водкина. На синем фоне – морковка или груша. Так меня допустили к экзаменам в художественной школе.

Сколько тебе тогда было лет?

Это было в 1976-ом году, мне было одиннадцать лет. В художественной школе я прошёл путь от двоечника до отличника. Я двойки часто получал, особенно за рисунок, так как я был очень активным ребёнком, баловался, разговаривал. Не до рисунка было. Потом мне хорошенько «промыли мозги» и со второго класса пятёрки начались – это был переломный момент. В первом классе я учился у Грейнеман Людмилы Аркадьевны [2], со второго по четвёртый класс – у Владимира Валентиновича Аркадьева [3], он – энгельсский художник.

Я в то время больше живописью занимался. А вот скульптуру у нас вела Шашлова [4], в то время – директор художественной школы. И я лепкой начал заниматься, и мне это понравилось.

После школы ты сразу поступил в Художественное училище?

Да. Меня брат готовил к поступлению в училище.

А интересно было учиться?

Учиться было интересно, и атмосфера была очень хорошая. Мы устраивали театрализованные капустники, над педагогами подшучивали, атмосфера была свободная. На наши вечера в училище даже из театрального института приходили. То есть, о нас все знали. Знали, что тут можно хорошо и интересно провести время.

Демократичная атмосфера была?

Да. Несмотря на то, что серьёзно следили за дисциплиной. Нельзя было опаздывать, это началось после смерти Брежнева. Но естественно, художникам всё прощалось, сглаживалось что ли...

То есть свобода чувствовалась?

Да. В советское время, несмотря на жёсткие рамки, всё равно талантам давали развиваться. Художникам помогали, краски выдавали бесплатно – это достаточно значительная помощь, а сейчас этого нет. Всё приходится за свои деньги делать. Многим художникам тяжело, у кого заработок плоховат.

В восьмидесятые годы в училище уже рассказывали про Матвеева?

В училище я уже был знаком с его творчеством, знал классических русских, советских скульпторов. Хотя о европейских скульпторах нам не говорили. Но я знал и Матвеева, и Микеланджело, и Родена… Даже одних этих имён достаточно для человека понимающего и умеющего рассуждать, одного Родена могло хватить.

Я был на третьем курсе, когда мой брат поступил в «Муху» [5]. Он приезжал, рассказывал, как там учат, и я уже рисовал по-другому, не так, как учили у нас в училище. Я начал осваивать уже другой принцип, не светотеневой, а пространственное рисование и прочее. Я не встречал такого принципа рисования ни в одном другом учебном заведении, только в «Мухе». Там на скульптурном отделении очень сильные преподаватели были. Я считаю, что скульптурное рисование на порядок выше, чем академическая школа рисования. Когда ты «для скульптуры» рисуешь – видишь, как объём выстраивается, а в живописи человек просто чувствовать должен, делать нажим карандашом в нужном месте. И с точки зрения обучения эта система намного грамотнее, более понятна, и развивает объемно-пространственное мышление, что важно для скульптора.

Ты уже в училище стал работать по-новому?

На четвертом курсе я стал работать немного по–другому, форму делал более обобщенную, в стиле мухинского института. Мне давали возможность так работать. Тем более с нашим педагогом Кашиным Германом Николаевичем [6] беда случилась, он в больницу попал, мы к нему ездили, ухаживали за ним. Его частично парализовало. И у нас как бы не было педагога, так как его некем было заменить. Так получилось, что обучение свободное было.

Для диплома я выбирал разные темы: «Режиссёр», «Поэт» – Вознесенского и Евтушенко. Но в итоге получилась достаточно декоративная, уже не в училищном духе работа – «Корабли России». Тогда был популярный фильм «Россия молодая», и я сделал плотника с макетом корабля. Он получился таким обобщённым, монументальным. Поставили мне пятёрку, и я получил направление в институт.

То есть ты сам выбирал тему диплома?

Да. Когда у человека всё нормально, его не трогают особо. Когда видно, что работаешь, дают выбирать.

Андрей, а рисунки училищного времени сохранились?

Фотографии есть, а рисунки не сохранились. Самое главное, что во всём воспитательном процессе отрицательных примеров не было. Была такая обстановка, что всем хотелось стать великими художниками. Витал дух свободы и творчества.

Ты после училища сразу поступил в институт?

Нет, я в институт не поступил, так как мне поставили двойку по лепке.

Тебе? Двойку по лепке поставили? Это где же, в «Мухе»?

В «Мухе». Я получил пятёрку за рисунок – «обнажённую», четвёрку за «голову», четвёрку по композиции – хорошие оценки. Но меня решили убрать из конкурса, поскольку я мог кому-то помешать. В то время без армии не брали. Вот мне и сказали: «Ты отслужи, а потом приходи». Я возмущался: «Как? Мне двойка!?» Потом мне сказали, что это была не двойка, а «так надо было».

Это была первая явная несправедливость, с которой ты столкнулся?

Жизнь такая, что не всё так просто. Я тогда не понимал, ничего не анализировал, потом уже осознал.

А где ты служил?

В Костроме, в войсках стратегического назначения, в то время это было военной тайной. Тогда зарождались передвижные ракетные комплексы, которые ездили по всей стране и с любой точки могли наносить ракетные удары. Я служил в учебной части, туда художников набирали стенды рисовать, ленинские комнаты оформлять. И ещё я лепил рельефы из бетона, был скульптором.

Опыт какой-то получил?

Опыт общения. Я с первым командным составом общался, не с командирами дивизии, а с замполитом (заместителем командира). Задания получал от него. В этой части до меня служил скульптор, и им так понравилось, что он может всё делать в объёме. Видимо, к ним приезжали из других частей и говорили: «Эх, у вас тут всё по-серьёзному». Вот они и сделали запрос в военкомат, а там в то время мой товарищ служил. Он и сказал: «Да у меня вот скульптор призывается». Вот так и получилось, что меня взяли, хотя я мог уехать куда-нибудь вообще далеко служить.

Получается, что тебя целенаправленно взяли в эту часть?

Да. Так чуть ли не в Монголию собирались заслать. Я неделю ходил в военкомат, как на работу. После армии у меня год пропал, потому что я осенью призывался.

Когда вернулся, устроился на работу в Крытый рынок художником-оформителем, стенды на ярмарки оформлял. В это время лепил я мало. Подготовка шла, в основном, когда я уезжал зимой на две-три недели в Питер к брату. Общался, смотрел, впитывал всё, что было нужно. Потом в мае поехал на диплом к брату, я даже помогал ему там немножко формовать, подержать. Он выпустился, а я поступил к тому же педагогу, который меня «отшил» первый раз.

А кто это, Андрей?

Известный преподаватель – Павел Антонович Якимович [7]. Он, к сожалению, недавно умер, но прожил большую жизнь, чуть ли не до девяноста лет. Он был представителем пятидесятых годов, сталинской эпохи, таким и остался. С ним было тяжело, он мне оценки снижал. Говорил, что у меня завышенная самооценка, и я иногда переоцениваю свои возможности. Мы с ним не нашли общего языка.

У нас преподавал очень интересный питерский архитектор Шмелёв, который занимался историей создания канонов красоты, историей золотого сечения. Он был египтолог, рассказывал очень интересные вещи. Он был работающий архитектор. Мне очень понравилось, что он делал макеты своих зданий из дерева. Любую деталь вытащишь и её можно увеличивать. И строители увеличивали, вплоть до миллиметра и всё это собиралось. Архитектура современная, образная.

И мы работали с архитекторами. У нас был курс формальной композиции, первым заданием которого был рельеф из трёх элементов, которые должны образовать замок. Затем этот рельеф превращался в элемент архитектуры. То есть мы, подходя к любому изобразительному элементу, представляли его сначала в виде каких-то формальных форм, потом уже насыщали элементами изобразительными. Что, естественно, для мозгов с саратовским образованием было очень сложно. Если сравнить свою первую композицию, сделанную в начале задания и последнюю, то видишь, какое огромное пространство между ними, будто совершенно разные люди делали. У меня сохранились фотографии учебных работ и рисунки, которые я просто утаскивал из методических фондов хитростями, решив сохранить для себя.

Потом началась перестройка, и рисунки из фондов очень активно продавались на запад, и было очень много желающих их купить. В то время многие художники уехали из России, получив хорошие контракты за рубежом. Сами знаете, у нас «Жёлтая гора» была в это время, был скачок, прорыв для новых имён в России.

И мы как раз в это время учились, чувствуя волну свободы и воздуха. В музеях стали активно показывать Филонова и Малевича, в Питере из запасников стали доставать и выставлять авангард. И учёба складывалась как раз больше из общения. И группа у нас была достаточно интересная, все такие гении... (смеётся)

Ты поддерживаешь отношения с кем-нибудь из однокурсников?

С некоторыми да, с теми, кто занимается искусством. Не все стали художниками.

На первом – втором курсах нашим педагогом по скульптуре была Людмила Павловна Калугина. Она, как раз, и давала нам азы формальной композиции. Несмотря на то, что я был самый молодой на курсе, меня сделали старостой. У меня на первом курсе были одни пятёрки, но в пример меня не ставили, поскольку я ни от кого не зависел. Было забавно, когда взрослых ребят нашей группы я ругал за мусор и за пропуски.

На первом курсе мы делали портрет, потом «шла фигура». С портретами у меня проблем не было, потому что я уже получил школу и от брата, и в училище у нас был очень хороший педагог, скульптор Владимир Степанович Старостенко [7]. Он у нас на втором курсе преподавал портрет, достаточно крепко знал форму портрета и показывал некие ходы. Он научил меня некоторым приёмам, как правильно поставить голову, чтобы она на шее хорошо сидела. Я этим овладел, и мне уже не нужно было объяснять, я сам это чувствовал. Мне всегда ставили пятёрки. А когда я перешёл к Павлу Антоновичу, у него была другая система. «Ты ставь всё на место, как надо», и в итоге получалось не очень, потому что я работал, деформируя форму, а он заставлял делать точно, как у натуры. Поэтому получался средний результат. Все годы у нас была игра, кто кого обманет. У меня ни одной пятёрки по скульптуре не было, хотя я многим одногруппникам помогал, правил, и они пятёрки получали.

Якимович тебя пытался переучить?

Школа есть школа. В этом ничего плохого нет, школа должна сохранять свои определённые устои. В то время так было. У нас преподавала очень известный педагог, ученица Матвеева – Валентина Лаврентьевна Рыбалко [8], жена Моисеенко. Она была очень требовательным педагогом, и на обходах в её мастерской работы студентов выглядели, словно вылепленные одним человеком, но с точки зрения исполнения всё было сделано крепко, правильно. Готовили исполнителей. Нам это не нравилось, мы хотели более творческого подхода даже в работе с натурой, что нам иногда и удавалось делать. Но на просмотрах это не приветствовалось. У меня Сергей, когда обучался, был, так скажем, примерным учеником. А в конце пятого курса на него озарение пришло.

И что же произошло?

Он сначала работал в стиле крепкого реалистического искусства. Потом увлёкся медальерным искусством, стал искать творческие ходы, экспериментировать и у него стало здорово получаться. На него повлияло творчество Генри Мура и Вадима Сидура.

А мы это узнали уже во время учёбы, пробуя применять эти знания на практике. Мы стали экспериментировать: на одном просмотре – двойку получишь, на другом её исправишь на пятёрку.

Мы один раз затеяли задание за одну ночь сделать. Была такая классическая подача на обходе: сначала макет, потом модель, например памятника, и большой фрагмент. Ни у кого тогда фрагментов не было, и мы решили всё сделать за одну ночь. Разработали новую технологию формовки – всё обсыпается быстро гипсом, потом облепляется глиной, такими колбасками, потом разрезается, потом складывается и заливается – это и есть быстрая формовка. Наформовали, потом решили, что нужно покрасить, гипс-то сырой. Мы нашли вонючую краску и всё это закрасили. Когда к нам зашла комиссия, сначала открылась дверь, потом выбежал один человек, потом выбежал завкафедрой с большими глазами, а потом вышли остальные. Спросили: «Вы чем там покрасили?» Долго они там не выдержали. Всем поставили двойки.

В принципе, обучение шло первые два курса. Вообще, всё обучение в институтах проходит на первом и втором курсах. На третьем, четвертом и пятом ты уже делаешь то, чему научили. На первом, втором – у нас были вводные формальные композиции и клаузура [10], очень много всего было. Например, надо было придумать модели шахмат за две недели, кто кошачьи шахматы делал, кто формальные шахматы, индийские, несколько фигур нужно было сделать. Такие клаузуры помимо формального задания и обыкновенного задания. Нагрузка очень большая была, каждый месяц просмотр. Но потом было одно задание в полгода.

Мы на пятом курсе все керамикой переболели. У нас керамика шла как предмет, мы её по программе проходили, начиная от зверососудов и так далее. Мы обжигали, красками работали, технологию керамики знали от начала до конца. Вот такая вазочка у меня осталась. Она не глазурованная, чисто скульптурная, кружочками делалась, набиралась, потом расписывалась. Тонировал я по своему рецепту: пропитывал её горячим воском, наносил орнамент, а потом пастелью и акварелью тонировал. Получалась такая интересная, необыкновенная поверхность. Керамика – это достаточно случайный вид искусства, ты не можешь всё спрогнозировать. Тонировка по-разному ложится, в зависимости от толщины слоя, бывало удачно, бывало неудачно.

В печке ведь по-разному себя ведёт материал…

Я один раз поэкспериментировал со стеклом, сделал достаточно сложный керамический сосуд. Рыба у меня была, и я её положил в печку вместе с поточной продукцией. Это всё как бабахнуло, я треть продукции загубил, от меня потом шарахались. Это я после института полгода поработал на производстве.

А какая у тебя была тема диплома в институте?

Тема диплома - «Парк влюблённых». Основной работой была скульптура «Влюбленные», остальное было представлено эскизами. Диплом был выполнен в глине в натуральную величину, а эскизы – «в керамике». В парке стояла основная композиция, а другие скульптуры были разбросаны по территории. Вот как раз за эти работы меня похвалили, а про большую сказали: «Такое ощущение, как будто тебя всё время от неё отдергивали». Я говорю: «Так оно и было». Я чувствовал, что всё разваливается, вся композиция, а она должна быть единой. Я первым защищался. Комиссия сказала, что эскизы интересные, а центральную работу немножко не дотянул. Хотя сейчас мне кажется, что от института я мог бы взять больше.

Что ты имеешь в виду?

В плане общения с педагогами. У нас был завкафедрой Анатолий Гордеевич Дёма [11], у него было очень развито чувство монументальности, больших пространств. Мой брат у него учился. Дёма всегда делал площадные проекты, участвовал в разработке проекта «Кольцо Сталинграда». У нас на кафедре были очень интересные люди. Сейчас уже уровень преподавания снижается. Наверное, и студенты другие, и условия работы другие, условия оплаты труда другие и всё другое. Мы ухватили золотое время. Потому что в Москве, я слышал, такого не было. Только сейчас в московских вузах стали вводить формальную композицию, осознав, что реализм – это хорошо, но должно быть что-то большее.

То есть, обучение в художественных вузах Питера было гораздо прогрессивнее?

Конечно. Если нам на первом курсе давали задание придумать композицию, то в «Строгановке» [12] – спроектировать автобусную остановку. Две разные вещи. Мы когда пришли в «Строгановку»: у них пустые полки, какие-то графические зарисовки остановок, дебильные совершенно. Я посмотрел на всё и думаю: «Хорошо, что я не сюда пошёл учиться». Поэтому Питерская и Московская школы отличаются. Если я посмотрю, смогу сказать – где Москва, а где Питер.

А желания остаться в Питере не было?

Время было очень тяжёлое, как раз начался 1992 год – пустые полки магазинов, никому ты не нужен, свободное распределение. В крайнем случае, на завод керамических изделий устроишься, где технический фарфор делают. Я сейчас посмотрел на ребят, которые остались в Питере, они в основном занимаются педагогической деятельностью, изредка какие-то заказы выполняют. Поэтому я подумал, хорошо, что вернулся в Саратов.

А Сергей тоже сначала вернулся в Саратов?

Нет. У Сергея была другая история. Он закончил на шесть лет раньше меня. В те годы студентов распределяли, и он поехал к жене, в Волжский. Его встретил человек, который закончил «Муху», учился вместе с Дёмой. Брат пришёл под крыло мастера, в этом же году они сделали совместный памятник. Он сразу получил однокомнатную квартиру и мастерскую.

А когда я вернулся, у меня ничего не было. Ни заказов, ни квартиры, ничего. Жена стала работать педагогом в Детской художественной школе, и я чуть позже пришёл туда же, заменив ушедшего Андрея Ванина, взял его четвёртый класс и до весны там проработал. Как скульптор я работал тогда мало, за год слепил две маленькие работы. Потом поехал к брату, почувствовав, что мне нужно раскрепощаться. Я какой-то зажатый был. После института у всех такое бывает. Я у него месяца три жил, начал тогда графику делать. С нее всё пошло. Я сразу сделал около тридцати листов. На протяжении двух лет всю графику и сделал, всё, что у меня есть. Потом просто что-то подделывал, добавлял по одной-две работы, но не более того. Так у меня сразу весь цикл сложился.

Потом уже Матвей родился. Я пытался остаться в Северодвинске, где у жены мама жила. Это город подводных лодок. Там есть художники, я с некоторыми познакомился, но с искусством у них в то время было плохо, никому ничего не надо. Я договорился с начальником керамического цеха, что буду приходить работать. Меня пустили, я полгода там проработал, несколько работ даже продал. Когда деньги появились, уехал в Саратов, начал искать работу. Встретил Вовку Пальмина [13]. Нам в Художественной школе директор Виктор Васильевич Учаев [14] выделил свободную мастерскую, появились первые заказы. Мы на Кумысной поляне, где лагерь «Берёзка», из дубов вырезали огромных богатырей, за две недели по два сделали. Потом пошли заказы – брались за всё. Мы делали рельефы, бюсты композиторов. Затем скульптурную композицию для сквера первой учительнице. И понеслось... Потом получили заказы от губернатора. Так несколько лет проработали. Вскоре я начал выбирать, не за всё подряд браться. Потом мы расстались с Пальминым, каждый стал работать сам по себе. Я вступил в Союз художников в 1995 году, через три года получил мастерскую.

Потом уже пошло дело, мы стали с братом объединяться, он меня пригласил помогать ему, делать памятник в Лондоне. Сергей выиграл конкурс на памятник советским гражданам, погибшим в годы Великой Отечественной Войны. Памятник установлен в парке у Военного Имперского музея. Это было повторение скульптуры, установленной в Россошках [15], под Волгоградом, где проходило Сталинградское сражение. Там погибло много людей: немцев и русских. И в наше время было решено сделать кладбище, в знак примирения между двумя народами. И вот как раз памятник «Скорбящая» был поставлен в Россошках. На открытие туда приехали представители организации «Военные мемориалы», попросили прислать им фотографию памятника на конкурс. И объявили конкурс, но право выбора было за англичанами, поэтому Сергей и победил [16].

Мы собрались, сделали памятник, всё отлили, всё установили. Он ездил с супругой на установку и открытие памятника. Работа над этим памятником для меня явилась толчком к занятиям серьёзным искусством.

Копию этого памятника мы поставили в Парке Победы на Соловой горе, в Саратове [17]. Инициатива его установления принадлежит губернатору Саратовской области Дмитрию Фёдоровичу Аяцкову [18], который оценил его. Как раз в это время искали вариант памятника «Погибшим в локальных конфликтах». И тут все интересы совпали, началась работа. Тем более, все формы остались, не нужно было их заново делать, просто надо было повторить. Открыли мы памятник 15 февраля. Был мороз, накрывали площадку, загоняли туда воздух, грели. Такая серьёзная работа была проведена. Установочными работами занимался я, так как Сергей болел и лежал в больнице. Не всё шло гладко при разгрузке памятника. Его уронили на руку, пошла трещина, шов разошёлся, пришлось всё заново заваривать, искать специалистов-сварщиков. В конце концов, всё сделали, всё поставили.

Отливали в Саратове?

Отливали в Москве. Потом пришлось сделать ещё одну отливку для города Хальбе под Берлином [19]. Там тоже проходило сражение, погибло очень много людей разных национальностей. Немецкий парламент принял решение установить памятник как символ скорби по погибшим воинам во Второй Мировой войне. Получилось четыре повтора. Таким образом, Сергей получил международное признание, а я – бесценный опыт по созданию монументальных произведений.

А расскажи про «Сердце губернии» [20].

Сергей задумывал это произведение как символ сердца нашей области. Работа такого урбанистического характера, как некий мотор, который «качает» токи, обеспечивает основные жизненные процессы мегаполиса. Памятник сделан не с точки зрения реалистической композиции, а ближе к европейской пластике, как что-то образное. Аяцков увидел эту работу и сказал: «Слушай, если поставить здесь, в правительстве, вот все бы подёргались».

Дмитрий Фёдорович, вроде бы человек от народа, а смог оценить и не побоялся нестандартного решения. Потому что искусство – это всегда эксперимент, поиск чего-то нового. Ведь традиция такого искусства, назовём его авангардным, насчитывает уже более ста лет. Поэтому считать его новым и непонятным не имеет смысла, это уже классическое искусство. Но для Саратова – оно авангардное. Да и в России таких памятников очень мало.

В этой связи можно вспомнить ещё один наш совместный памятник «Малолетним узникам концлагерей» [21], установленный в Саратове в Парке Победы. Это была последняя наша работа при Аяцкове. У этого памятника схожая судьба с «Сердцем губернии», которое для обывателей остаётся непонятным. Люди, разбирающиеся в искусстве, дают ему, несомненно, высокую оценку.

А какой из своих памятников для тебя особенно любимый?

Это, конечно, «Памятник Студенту» [22] у Экономического университета. Когда мы первый раз встречались с ректором эконома Динесом и обсуждали идею создания такого памятника, он мне сказал: «Я Эрнста Неизвестного приглашу, чтобы он придумал». Тем более Дмитрий Фёдорович встречался с Эрнстом Неизвестным, был у него в мастерской. Я ответил: «Не надо, мы и сами не хуже сделаем».

Процесс создания «Студента» был достаточно мучительным. Сначала разговоры шли о Шурике (Демьяненко), идея всем понравилась. Потом я говорю: «Мы что, памятник актёру будем делать? Это модно сейчас, но давайте подумаем. Зачем торопиться». Они говорят: «Ну, думай». Этот разговор в сентябре состоялся. На эскизах были: памятник шпаргалке, в виде ленты; потом – отплывающий студент, держащий весло, по песне. И потом я сделал эскиз сидящего, типа лембруковского [23] такого. Я Сергею озвучил эту идею. Он сделал эскиз юмористический, а я – гротесково-трагический. Я говорю: «Слушай, нам надо их соединить и получится как надо». И мы в четыре руки, вылепили этот эскиз часа за два, за три.

Защищать идею не пришлось? Приняли нормально?

Да, нормально, принимали в ТЮЗе. Я как сейчас помню, туда приехали Дмитрий Фёдорович, Динес и группа чиновников. Все шутили, что надо к памятнику деталь добавить – бутылку пива, ещё была идея – на этом свитке написать формулы. Но потом мы отказались от лишних деталей, не нужно там ничего. В принципе, как я считаю, получилось интересно. Всем понравилось. Получился образный памятник – вечный студент, первокурсник, впитывающий в себя знания всеми частями тела. И тонировку мы сделали зелёного цвета, потому что экономический институт финансами занимается, а как известно, зелёный цвет – это цвет доллара. Я ректору говорил: «Давай, я его коричневым подтонирую», – а он мне ответил: «Не надо! Мне он нравится таким».

У «Студента» фотографировались очень много знаменитых людей – Горбачев, Миронов, Ходорковский, Ростропович, Евтушенко, ректоры всех ведущих ВУЗов Москвы и зарубежных. Еще это памятник вошел в Книгу рекордов России, как первый памятник студенту.

Потом, на протяжении пяти лет у меня не было крупных заказов вообще. И меня Сергей приглашал поучаствовать в своих проектах. Мы опять много работали вместе. Успели сделать в Волгограде «Памятник Александру Невскому», «Памятник Чернобыльцам», скульптурную композицию «Ангел-Хранитель», в Астрахани – «Конька Горбунка» около Театра Юного Зрителя. В те годы я «питался» чисто финансово не в Саратове.

И только в 2009 году случился памятник Разумовскому [24]. По стилю – это классический образец памятника. За основу была взята фотография профессора Разумовского, отражающая его характерные черты. И образ у него там хороший. Работать было просто, я сразу характер схватил, делал на одном дыхании.

На открытии памятника Разумовскому в числе гостей приезжал Володин. Ему памятник очень понравился и он спросил: «А кто это сделал?» Таким образом, появился мостик к следующему памятнику – легендарному политруку Клочкову [25]. Работа была установлена в селе «Синодское» Саратовской области – задача была выполнена на все сто процентов. Здесь и узнаваемость есть, и продуман образный и формальный ход.

Скульптор должен быть готов выполнить любую работу: и реалистического плана, и любого другого. Всё познается в сравнении, я готов участвовать в любом конкурсе, только честном. Я не боюсь проиграть, я уверен в себе, в своих возможностях и в своих силах. Любой эксперимент – лепка головы на время, пожалуйста. Я считаю, что хороший заказ зависит от везения, не смотря на то, что очень много приходится работать. Когда человек работает, в череде не очень интересных заказов, появляются те, которые тебе интересны. И вот ты его ждёшь, этот заказ.

Потом мы плавно вышли на памятник в Вольске [26]. Когда я его начал делать, подумал, что сложно будет…

Почему?

Потому что памятник курировала епархия, и я должен был придерживаться определённых канонов. Когда я первый раз встретился с епископом Саратовским и Вольским Лонгином [27], то показал ему первый вариант проекта, достаточно авангардный: полый ангел с крыльями и внутри крест – символ сохранности веры. Мне сказали, что ангел не может быть таким. И дали ещё время подумать над другими вариантами скульптуры. Я сделал ещё три композиционных решения, достаточно разноплановых. Показал Лонгину, он сказал, что ему всё понравилось, но с точки зрения понятия верующего человека он показал на тот вариант, который осуществили. Идея скульптуры – врата и крест нематериальный, состоящий из воздуха. Памятник символизирует торжество веры в период гонения на Русскую Православную Церковь.

А как происходит процесс работы над проектом?

По-разному бывает. Обычно заказчик просит придумать несколько вариантов, а потом выбирается направление. Я делаю разные эскизы, потом уже согласовываю. Когда я создаю эскиз, то уже представляю, как буду это делать, представляю сложность работы, сколько это будет приблизительно стоить. Вообще, всё упирается в деньги. И чем сложнее, чем интереснее проект, тем дороже. Скульптура – достаточно дорогостоящий вид искусства, зачастую превращается в бизнес. Сейчас как работают известные современные скульпторы? Они набирают коллектив, который на них работает. Набирают талантливых ребят с институтов, «руки» набирают. Микеланджело так не работал, хотя у него была возможность набрать учеников. Роден сам лепил – мастер. И на выставках, когда ты приезжаешь в Москву, смотришь эскизы памятников, выставка зачастую состоит из эскизов памятников, фрагментов, вариантов эскизов. Это печально, ты видишь работу – бизнес. А дойти до того, чтобы поставить на улицах города что-то необычное и творческое, об этом речи вообще нет.

А как ты думаешь – почему все последующие саратовские памятники (памятник Столыпину и другие) делали не наши скульпторы? Почему к своим не обращались?

Я думаю, стереотип сложился, что мы не сможем сделать работу такого плана. Конкурса не было вообще. Дмитрий Фёдорович встречался со многими известными художниками: с Шемякиным, был у Эрнста Неизвестного в мастерской, и с Клыковым познакомился. Клыков [28] был известным российским скульптором, который сделал много памятников царям, памятников, связанных с христианской тематикой. Я знаю, это известно, что фигуры в памятнике лепили студенты. Я не буду говорить о достоинствах и недостатках этого памятника. Я понимаю, почему Аяцков его пригласил. Он хотел, чтобы скульптуру сделал известный скульптор. Плохо, что пошли по пути повторения памятников. Взяли композицию Александра II, но пространства для такого памятника маловато. Можно было обойтись одной фигурой, просто увязать её в пространстве. Не так, чтобы он стоял «воткнутый» в землю на прямых ногах, фронтально. Все-таки площадь круглая, должно быть движение фигуры, чтобы в воздухе она работала. Чернышевский же не прямой стоит, он работает. Автор не учёл то место, где стоит Столыпин, там пространство решено грамотно, и памятник интересный и слеплен необычно, необычные пропорции, если посмотреть, очень крупные пропорции.

А на памятник Кириллу и Мефодию тоже не было конкурса?

Я предлагал к юбилею университета сделать «Рождение гения» – продолжение студенческой темы – образ гения, крылатого юноши, как символ просветительства. Когда университет закладывался, выпустили медаль, на которой была изображена фигура с факелом, как символ гения. И я от неё отталкивался, от истории. Эта композиция подчеркивала бы архитектуру здания университета. Из-за того, что перед университетом мало места, всего несколько квадратных метров, композиция должна была выноситься вверх, чтобы сохранить пространство перед выходом из здания. Памятник же Кириллу и Мефодию занимает достаточно приличное пространство и стоит, запирая выход из здания, что неприемлемо для решения архитектурного пространства. А в моём варианте подчеркивалась бы символика здания. Я показывал эскиз проректору университета, но все развели руками и сказали, что решение по этому месту уже принято.

Конкурсы в последнее время совсем не проводятся?

Был странный конкурс на создание проекта «Аллея космонавтики». У нас было собрание саратовских скульпторов в Министерстве культуры, сказали, что можно предлагать дизайнерское проектное решение места. Какая задача конкурса? Выявить лучший проект, лучшую идею архитектурного решения. Но зачастую у нас побеждает удобное решение, которое всех устраивает.

Я предоставил на конкурс свой проект «Аллеи космонавтики». Сказал, что если вы хотите сделать международный центр, постепенно всё нужно переделывать. Для этого необходимо сначала сделать проект комплексного решения места: парковки, аллеи, подходы к памятнику, комплексы, кафе и другое. Доминантой проекта я предложил сделать падающую звезду, символ самых сложных моментов в полёте космонавта – взлёта и посадки. Причём звезда у меня должна была быть обратимая: как падающая, так и взлетающая. Эта вещь посвящалась всем космонавтам, погибшим и живущим. Я выбрал образ звезды, потому что корабль, когда летит, напоминает мерцающую звезду. На её фоне я предлагал сделать стенды с большими фотографиями современных кораблей и космической техники. Стенд очертаниями должен был напоминать след от кометы. И выполнить это надо было в самых современных материалах на сегодняшний момент. Но нам дали всего три месяца на изготовление. Естественно, что сделать что-то интересное и новое за такой срок невозможно. В итоге мы получили косые и кривые рельефы с лицами космонавтов. Потом я читал выступление скульптора Рожникова [29], который сделал всё это. Он сказал, что, оказывается, была такая задача, сделать проект в духе 1950-1960-х годов, чтобы не нарушать стилистику этого места. То есть недостаток превратили в достоинство. Всё новое, всё, что связано с риском влечет страх быть непонятым, быть неправильно считаным. Много людей погибло, но об этом никто не думает.

А каков же был итог конкурса? Почему твой проект не был реализован?

Я получил второе место, Рожников тоже второе. И утвердили два проекта с реализацией, но реализован был только проект Рожникова.

А с какой работой ещё были связаны особые сложности? Когда тебе приходилось идти через преодоление?

Было очень тяжело с частной работой, когда тебе заказчик диктует, чтобы было похоже или не похоже. И ты начинаешь мучиться, чувствуешь, как работа у тебя вообще разваливается, начинаешь паниковать. Я сейчас стараюсь не делать частные заказы, надгробия, например. Когда тебя обязывают делать так, как хотят. И настаивают на этом. Это сильно выматывает и опустошает. Бывали моменты, когда заказчик давал полную свободу. Такое редко происходит, но люди, как правило, остаются довольными. Чтобы жизнь тебе сахаром не казалась, попадаются заказы, которые всё из тебя вынут.

Такое случается и с памятниками. Например, памятник чернобыльцам готов был уже давно, но его долго не ставили, он полгода на комбинате простоял. Я его сделал к сроку, к двадцать шестому апреля, к годовщине чернобыльской катастрофы. В этом памятнике заложена идея саркофага, человеческая фигура в виде саркофага, которая закрывает атом. Идея отвечает на заданную тему нереалистическим языком. Потому что как ты иначе передашь радиацию?

Мы могли памятник открыть, но деньги не были собраны. Хорошо, что чернобыльцы меня поддержали, потому что в конкурсе участвовали и другие скульпторы. Я считаю, что чернобыльцы достойны памятника. Когда их туда отправляли, никто не спрашивал, хотят они этого или нет. Я считаю, что некорректно было затягивать с постановкой памятника. Когда рассматривался вопрос финансирования, они удивлялись, почему так дешево? А потому, что человек делает не для того, чтобы на вас заработать, а чтобы хорошо сделать. Памятник открылся второго декабря 2011 года в Парке Победы на Соколовой горе.

А какой из твоих памятников для тебя самый любимый?

«Студент», потому что он хорошо получился. Хотя его тоже критикуют, называют «швейной машинкой». Мне кажется, что все обидные образы придумывает какой-то один человек, который сидит и ему нечего делать.

А как ты считаешь, классическое образование обязательно для художников?

Я считаю, что да! Если взять художников, которые стояли у истоков авангардного искусства – Кандинского, Малевича, Пикассо, Гончарову, Ларионова, у них у всех было классическое образование.

Понятие пропорций, красоты и гармонии – они всегда одинаковые, что в классическом искусстве, что в современном искусстве. Другое дело, сейчас идёт подмена искусства другими направлениями – видео-арт, компьютерные технологии, кино – это замещение искусства как такового.

То есть, ты не считаешь актуальное искусство искусством?

Я считаю, что к изобразительному искусству это не имеет отношения, это другой вид искусства. Потому – что традиционными способами, с помощью глины, бронзы тяжелее сделать необычную скульптуру, которая привлекала бы внимание, чем сделать такую виртуально, в компьютере, из бумаги или пенопласта. Таким образом, человек хочет быстро заработать, стать известным, это элемент бизнеса. А как это сделать? Традиционным способом не получится, потому что это сложно, нужно что-то необычное придумать и сделать. Мы раньше баловались: разрисовывали гипсовые скульптуры, устраивали День скульптора, собирали скульптуры из каркасов. Баловались так, как сейчас балуются некоторые художники.

Но ведь искусство – это что-то сакральное, вечное, то, что можно сохранить, оставить потомкам. А что ты оставишь потомкам – бумажные инсталляции или видеозаписи? Это как раз не искусство, это что-то проходящее, недолговечное. Уровень цивилизованности народа всегда оценивается по произведениям искусства, а не по экономическим достижениям.

Сейчас начали что-то об этом говорить, что всё-таки культуру, а не бизнес, надо подтягивать к экономике. Двадцать лет мы экономику ждём, но никак не можем дождаться, всё мы в убытке, в упадке, всё у нас развалено, всё производство. Одни только художники работают без мастерских. Чиновники без мастерских (без кабинетов) не смогли бы работать. Я считаю, что художник сейчас самая незащищенная творческая единица, даже среди творческих личностей: среди актёров, музыкантов.

А вы пытались контактировать с местными властями, чтобы решить вопрос о статусе?

Да. Говорят, что нет федерального закона, и мы ничего не можем сделать. Видимо, нет политической воли. Художникам сделали отрицательный имидж, говорят, что мы не можем содержать помещение, что мы занимаемся коммерческой деятельностью, продаём картины за бешеные деньги. Когда в Думе об этом говорили, известный художник Учаев [30] встал и сказал, что в Саратове не видел ни одного коттеджа у художников, коттеджи только у людей бизнеса и власти. Даже он – Народный художник России, живёт в мастерской, занимается своим делом, искусством. Художнику же много не надо, ему мастерская нужна. Ни дач, ни машин, всё просто, было бы место для работы. А мастерская художника, это в принципе культурное пространство города, которое должно работать. Когда я переехал в мастерскую, мы там сразу мастер-класс провели для детей. Ведь художник выполняет общественную полезную работу.

Да… многие художники сейчас задумываются над тем – зачем работать? Кому всё это надо?

Конечно. Нет мотивации, и человек начинает теряться и заставить себя что-то делать очень сложно. Раньше, в советское время, художником не просто было быть. А всё равно, люди которые стояли у руля понимали, что это таланты, поддерживали их. У Сидура была мастерская в Москве, в подвале, но была. К нему в советское время иностранные делегации приезжали, он в Германии поставил несколько работ. А в России его не оценили. Всё равно талант в любое время работает. Он родился, ему же надо куда-то деваться во все времена. Эпоха Возрождения знаменательна тем, что и власть, и художники в одну сторону смотрели. Цари писали стихи, занимались искусством, они это понимали, чувствовали, им это было важно. А сейчас, кто у нас на плаву? Вот кого я уважаю и считаю образцом настоящего художника из наших современников – это Эрнст Неизвестный, несмотря на то, что концепция его скульптур для меня неприемлема.

То есть его образный язык тебе не близок?

Он своё искусство, концепцию построил на своей философии. Скульптура у него «распадается» на кристаллы. Слово «распадается» очень близко к Эрнсту Неизвестному. А в моём понимании скульптура это не распадение, а наоборот собирание. А как человек честный, он честно свою линию ведёт. И мне непонятно, почему до сих пор ему не дают скульптуру поставить, личность его уже необсуждаемая. Дайте ему несколько вещей поставить, чтобы остались в России.

Андрей, расскажи про свои ориентиры в искусстве

По моим работам это видно. Раньше скульптура подразумевалась, как вид искусства, который изображает внешнее состояние – эталон красоты тела, лица. Необходимо было правильно соблюсти пропорции. Скульптура работала на чисто внешнее, в этом смысле переворот сделал Роден, когда стал искать внутреннее. Он стал применять деформацию, хотя Микеланджело начал делать это первым. Он понял, что в скульптуре деформация – это жизнь.

И я в скульптуре хочу выразить не только внешнюю форму, но и внутреннюю, какую-то внутреннюю составляющую – сложное, может даже философское начало. От этого у меня оживающие мечи, метаморфозы. Мало кто этим занимается, у нас вообще мало художников, которые работают в чистом искусстве.

Часто сталкиваешься с непониманием и злостью от того, что ты не похож на других. Эта злость направлена на тебя, потому что другие не могут так, а ты можешь. Когда у тебя получается – ты смотришь и думаешь – мне вот это удалось. Работы художника его подпитывают. Ты выставляешься и чувствуешь, что ты что-то из себя представляешь, потому что это видно.

А как рождаются твои образы?

Из хаоса, из мрака, из темноты… Это правда. Все по-разному работают. У моего брата есть альбомы, в которых куча эскизов. У меня тоже такие есть. Только у меня рисунки со скульптурой иногда не совпадают, а он лепит чётко то, что нарисовано. А у меня какая-то почеркушка долго лежит, я потом на неё смотрю и думаю, что она напоминает? И она может лежать год-два, затем я сажусь и начинаю рисовать уже что-то более конкретное. Так постепенно и созревает образ.

А чтобы взять кусок глины и начать?

Такое тоже бывает. Но обычно, лучше какую-то структуру иметь, план, потому что так можно перемесить, выдохнуться, силы уйдут и всё. В скульптуре должна быть структура, основа, каркас, а каркас нужно делать, уже зная, какой он у тебя будет. А если ты вылепишь просто так, у тебя всё распадётся. Скульптура это технологичный вид искусства, её надо продумывать всю. Иногда просто мысль в голове держишь, думаешь, ходишь-ходишь, потом образ собирается и делаешь.

А любимый материал у тебя бронза?

Бронза. С камнем у меня не сложилось, из дерева я скульптуры делал, с керамикой работал. Камень у меня в основном используется в подставках. Но если задачу поставить – я смогу сделать. Можно и сварные штуковины сделать. В общем, многое есть, чем бы я сейчас позанимался, просто времени не хватает на всё. Поэтому ограничиваешь себя определенным направлением.

Андрей, а как родилась идея сделать «Вышитый проект»?

Я хочу сейчас доделать всё, что у меня есть и законсервировать этот проект. Сделать каталог и провести выставки-презентации. И таким образом поставить точку. И дальше развиваться в этом направлении в скульптуре и гобеленах. А началось всё с того, что я встретил Виталика Феофанова, мы с ним вместе учились в художественной школе. Я его спросил, чем он занимается, он сказал, что вышивкой, и я попросил показать работы. Мне очень понравилась его техника вышивания, она называется гладь в раскол, это старая техника XVI века. При наложении получается, будто штрихи графики. Я посмотрел и говорю: «Подходит, давай попробуем». Мы сначала чёрно-белую работу вышили. Я Наталье (жене) показал, она сказала, что надо цвет вводить. Мы стали эскизы в цвете делать: подбирали нитки, сначала гамму, потом делали эскиз, цветовой расклад, отдавали Виталию, и он уже чётко шёл по нему. Стало получаться. Сначала всё это было на холсте и смотрелось дёшево – прикладное и прикладное, что ты тут сделаешь. Я думаю, надо это как-то усилить. У меня в голове засело – иконы, оклады… И спустя восемь лет у меня созрело, что работы нужно одевать. Нашёл искусственные рубины, потом стал заказывать деревянные оклады. На дерево набивал металл, он сначала был выхолощенным, а потом я стал делать его помятым, старым, тонировал зеленым.

Уже с фактурой начал работать?

Да, это как раз прикладной институт, любовь к материалам, она сказывается. И графика моя пригодилась, практически получается объёмная графика. И самое главное, что до нас никто не использовал ремесло в творческих произведениях. Это считается новым словом. Я показывал специалистам по прикладному искусству, они все говорят, что такого не было.

В этих работах ты обращаешься к архаическим и христианским символам. Как возникали эти образы?

Честно говоря, это как конструктор. Элементы одни и те же, а из них можно собирать разные композиции. Получается наложение нескольких культур, культура ацтеков, майя, хотя от них тут взят элемент внутреннего изображения, разрезанность, как бы изображение изнутри, и русское: резьба, что-то кружевное. В итоге получается наложение двух культур. Я вообще считаю, что новое нужно искать в первобытном. А вот искать новое в новом, это не то совершенно. Тут появляется изюминка, которая веками вылежалась, настоялась. И в этом появляется мощная внутренняя философия. Ты чувствуешь, что за тобой века стоят. Вот это и даёт произведению звучание, как мне кажется. Я думаю, не нужно бояться использовать элементы, которые художники до тебя разработали, сейчас искусство строится на сочетании приёмов. Если ты добился, нашёл сочетание до этого несочетаемых вещей, это уже новое. А что-то такое изобрести, придумать – ничего не придумаешь, всё в двадцатом веке уже перепробовали, настолько мощный был всплеск в искусстве.

А часто твои работы «уходят» из мастерской?

Нет, не часто. У меня очень редко покупают работы, вышивок даже больше купили, чем скульптур.

Андрей, ты прошёл путь от стажёра до члена-корреспондента Российской Академии художеств. Что тебе это дало?

Академия дала дополнительный заряд. Меня позвал в Академию [31] Анатолий Васильевич Учаев, объяснил, в чём принцип этой стажировки. Ты должен был составить некий план работы. За стажировку полагалась небольшая стипендия. Материалы, расходы оплачивались. Есть в этом определённый элемент подстёгивания. Ты понимаешь, что должен отчитаться за это, не просто поработать, а сделать выставку, показать произведения. Я задумал цикл произведений на тему «Метаморфозы», появилась серия «Мечи»: «Меч предков», «Меч Владимира», потом «Меч рыцаря». Это было время плодотворной работы, хотя у меня была ужасная мастерская, отопления не было, полов, дверей, окон не было. Окна я восстановил, двери поставил, но полы уже не смог. Три камаза мусора вывез, ужас что было. Несмотря на это, я почти все свои работы там сделал, в то время, когда так тяжело было. Я болел постоянно, потому что в мастерской сквозняки были, сыро. Но Академия подпитывала меня.

А сколько по времени длилась стажировка?

Официально с 2003 по 2006 год. Я раньше всех выпустился, всем остальным продлили стажировку.

Почему так получилось?

Посчитали, что мне хватит, потому что по возрасту я уже перебирал. Я как бы запрыгнул в последний вагон, так как стажировка должна быть сразу после института, в этом как раз есть здоровое зерно. То есть, заканчиваешь институт, и тебе даётся наставник, чтобы ты мог найти себя в искусстве. А я, получается, уже десять лет как работал к этому времени. Анатолий Васильевич придумал объединить стажёров разных направлений. Мы были все вместе: живописцы, графики и скульпторы.

И сколько человек вас было?

Лена Пичугина [32], Паша Тимофеев [33] – это график и живописец, я – скульптор, ещё у нас были супруги Мисники. Они потом ушли. И было два вольнослушателя – Саликов [34] и Гвоздю [35]. Мы собирались, обсуждали, показывали друг другу работы. В мастерские друг к другу ездили: ко мне все приезжали, смотрели, что я сделал, потом к Паше Тимофееву ездили, смотрели у кого какие идеи. Достаточно свободная, демократичная обстановка была, никто никого не зажимал. Анатолий Васильевич никогда ничего не диктовал. Когда несколько раз к нам приезжали выездные заседания президиума Академии Художеств, то отмечали эксперименты в наших работах. Дробицкий [36] отмечал «Вышитый проект». Мы участвовали в выставке «Красные ворота», получили диплом Академии в 2003 году. В 2006 году меня «выдвинули на члена-корреспондента».

Сейчас вообще нет системы, которая была при коммунистах. Раньше выезжали из столицы и искали молодых талантливых художников, поддерживали их. В настоящее время эта система не работает. Сейчас не проблема выставиться в любом музее: в Русском, в Третьяковской галерее, заплати деньги – сделают тебе каталог, подведут искусствоведов, презентуют, покажут. Есть альтернатива – Музей современного искусства. Там более простые условия: работу возьмут в дар, ты выставишься, и работа будет в музее.

В этом плане у Сергея всё складывается более успешно, у нас тут вообще дыра какая-то, никто не обращает внимания. Сергей мне говорит: «Не занимайся ты этим, вот у тебя хорошо получаются реалистические вещи, работай, и будут у тебя заказы. Ты видишь, как я мучаюсь». Я отвечаю: «Я же понимаю, что это постепенно приходит, от года к году ты зарабатываешь очки, становишься сильнее, известнее, постепенно». Я понимаю, что не всё сразу сваливается, не на всех обрушивается слава, она может и не нужна – это лишнее, потому что художники люди падкие на это дело, слава может и сгубить. Еще неизвестно, как ты себя поведёшь в данной ситуации, прогнозировать ничего нельзя. Может быть, это «маринование» для того и даётся, чтобы ты понял, что не это главное, не звания. Это просто помогает.

Расскажи о своих пристрастиях в литературе и музыке.

Я такой человек, что когда своим делом занимаюсь, больше ничего не вижу. Вообще люблю джаз, творческую музыку, хожу на концерты Крамера, Козлова, «Арсенал». Мне ДДТ нравится, потому что у них есть философские песни. В джазе ты немножко отвлекаешься, там творчество идёт, именно сиюминутное, когда его слушаю – расслабляюсь. Выхожу после концерта обогащённым, с хорошим настроением.

Из книг… «Мастер и Маргарита» была для меня откровением. Хотя, сейчас, я уже меняю отношение к этому роману. Я не считаю его таким уж идеальным произведением…

Художник всегда создаёт свои образы, свою жизнь, ему не нужно что-то брать у кого-то. Ему нужно стараться делать что-то своё. И, естественно, кругозор должен быть, обогащаться надо. Сейчас такой век, что информацию можно услышать, найти в интернете. Этого достаточно. Времени на чтение совсем нет. Иногда бывает, что ты, когда читаешь, находишь, что точно также думаешь. И потом вспоминаешь – а где ты это читал? Библия – книга про всё… там всё есть, в чистом виде. Бери – делай.

Андрей, а что для тебя быть художником?

Быть художником – это большая ответственность, потому что художник отображает жизнь. А современный художник должен поднимать какие-то проблемы, ставить их и решать, то есть показывать, чем нужно заниматься. Надо быть духовным, нести какие-то ценности, потому что художник это некий проводник.

Если ты рождаешься с этим, то всё…, как крест несёшь, и никуда не денешься от этого. Ты видишь, что можешь создать своими руками то, что не сможет сделать другой. Ещё один показатель искусства, это когда твои произведения нельзя повторить. Так можешь сделать только ты один, другие не смогут. Они либо придумать не могут, либо сделать не могут. И чувствуешь, что это здорово.

Искусство несёт в себе общечеловеческие ценности. Искусство должно быть шедевром, не сиюминутным, а вечным. Всё-таки скульптура – это один из видов искусства, которое остаётся в веках, это самое долговечное искусство, и то, что ты сделаешь – останется. Хочется, что бы ты был оценен в своё время, но этого никогда не бывает. Все оцениваются потом, и ты понимаешь, что тебе не дождаться этой оценки.

Интервью с художником, записанное сотрудниками отдела современного искусства 29 октября 2011 года, подготовила к публикации Елена Дорогина

[1] Щербаков Сергей Александрович (род. в 1959) – скульптор. Заслуженный художник России.

[2] Грейнеман Людмила Аркадьевна (род. 1946). Живописец, педагог.

[3] Аркадьев Владимир Валентинович. Живописец, педагог.

[4] Шашлова Лидия Васильевна (1927–2004). Саратовский скульптор, педагог. Преподавала в Саратовской Детской художественной школы (1951–1983), директор (1969–1983).

[5] «Муха» - Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия (бывшее Ленинградское высшее художественно-промышленным училище имени В.И. Мухиной)

[6] Кашин Герман Николаевич (1927-1990-е). Скульптор, график, педагог. Преподавал в Саратовском художественном училище.

[7] Якимович Павел Антонович (1920-2009). Скульптор, педагог. Заслуженный художник РФ.

[8] Старостенко Владимир Степанович (1933-начало1980-х). Саратовский скульптор, педагог. Преподавал в СХУ (начало 1980-х).

[9] Рыбалко Валентина Лаврентьевна (1918-1991). Скульптор, педагог.

[10] Клаузура – вид учебных упражнений, которому в равной мере свойственны как признаки проектного эскиза, так и особенности упражнений развивающих творческие способности учащихся.

[11] Дёма Анатолий Гордеевич (род. 1937). Скульптор, педагог. Преподает в Художественно-промышленной академии имени А.Л. Штиглица. Народный художник РФ.

[12] «Строгановка» – Московская государственная художественно-промышленная академия имени С. Г. Строганова.

[13] Пальмин Владимир Анатольевич (род. 1965). Саратовский скульптор.

[14] Учаев Анатолий Васильевич (род. 1939). Саратовский живописец, график. Председатель Поволжского отделения РАХ (1999–2012). Народный художник РСФСР (1988).

[15] «Скорбящая» (1999 год). Автор – Сергей Щербаков. Памятник установлен в селе Россошки Волгоградской области на территории советского мемориала, в который входит комплекс крупнейшего в Европе совместного захоронения советских и немецких солдат.

[16] «Молчащий колокол». Памятник советским гражданам, погибшим в ходе Второй Мировой войны (1999 г.) Автор – Сергей Щербаков. Международный проект, осуществлённый совместно Росзарубежцентром, Ассоциацией «Военные мемориалы» и ветеранами северных конвоев, при поддержке правительств России и Великобритании. Памятник установлен у Военного Имперского музея (Лондон).

[17] Памятник «Погибшим в локальных конфликтах» (2000). Автор – Сергей Щербаков. Памятник установлен в Парке Победы (Саратов).

[18] Аяцков Дмитрий Фёдорович (род. 1950). Губернатор Саратовской области (1996–2005).

[19] Памятник установлен в городе Хальбе в 40 км от Берлина (2001).

[20] «Сердце губернии» (2000). Авторы – Сергей и Андрей Щербаковы. Установлен у здания Правительства Саратовской области.

[21] Памятник «Малолетним узникам концлагерей». (2003). Авторы – Сергей и Андрей Щербаковы. Установлен в Парке Победы (Саратов).

[22] «Памятник студенту». Авторы – Андрей и Сергей Щербаковы. (2001). Установлен перед зданием Саратовского государственного социально-экономического университета (Саратов).

[23] Лембрук Вильгельм (1881-1919). Немецкий скульптор, график.

[24] «Памятник первому ректору Саратовского государственного университета В.И. Разумовскому. Автор – Андрей Щербаков. (2009). Установлен в Саратове.

[25] Памятник политруку В.Г. Клочкову. (2010). Автор – Андрей Щербаков. Установлен в селе Синодское Саратовской области.

[26] Памятник «Новомученикам и исповедникам Российским». (2011). Автор – Андрей Щербаков. Установлен у Свято-Троицкого кафедрального собора г. Вольска.

[27] Лонгин (род. 1961). Архиерей Русской православной церкви. Митрополит Саратовский и Вольский.

[28] Клыков Вячеслав Михайлович (1939–2006). Скульптор. Автор памятника П.А. Столыпину в Саратове (2002).

[29] Рожников Александр Александрович (род. 1960). Скульптор. Автор памятника Святым равноапостольным Кириллу и Мефодию в Саратове (2009).

[30] Учаев Анатолий Васильевич (род. 1939). Саратовский живописец, график. Председатель Поволжского отделения РАХ (1999–2012). Народный художник РСФСР (1988).

[31] Имеется в виду – Поволжское отделение Российской Академии Художеств, которое возглавлял А.В. Учаев.

[32] Пичугина Елена Владимировна (род.1974). Саратовский график.

[33] Тимофеев Павел Владимирович (род. 1969). Саратовский живописец.

[34] Саликов Фёдор Александрович (род. 1974). Саратовский живописец, педагог.

[35] Гвоздю Александр Александрович (род. 1978). Саратовский живописец, график, педагог.

[36] Дробицкий Эдуард Николаевич (1941– 2007). Живописец, график. Вице-президент Российской Академии художеств, президент Творческого союза художников России. Народный художник РФ.