Услышать голос «саратовской школы»…

Выставка, посвященная 30-летию хвалынских пленэров, объединила тридцать шесть участников из разных российских городов, по большей части из Саратова. Она получилась менее масштабной (в экспозицию включено около 90 работ), чем прошлогодняя, проходившая в хвалынском художественно-мемориальном музее К.С. Петрова-Водкина, но ничуть не менее качественной.

Юбилей – не только праздник, но и повод вспомнить этапы пройденного пути, подвести итоги и задуматься о перспективах. Для жизни творческой группы тридцать лет – весьма почтенный возраст. Примеров подобного долголетия в истории отечественного искусства немного, чтобы пересчитать их, пожалуй, хватит пальцев одной руки. И удивительным кажется даже не то, что объединение художников просуществовало столь долго, будучи основано на принципах исключительно добровольного и неформализованного участия, но то, что участие это не сулило каких-либо очевидных сиюминутных бонусов – ни материальных, ни символических.

Основными факторами притяжения к группе, вероятно, следует считать харизматическую энергетику ее лидеров, Павла Маскаева и Владимира Мошникова, – и привлекательность ее идеологии. Как и всякое альтернативное сообщество, группа «хвалынцев» предлагала путь профессиональной самореализации и личностного роста, лежащий в стороне от столбовых дорог позднесоветской официальной культуры. Однако отрицание официального было лишено негативно-критического пафоса и происходило скорее за счет утверждения возможности иного, более правильного – с точки зрения участников группы – варианта развития искусства.

Отправной точкой работы группы стала идея восстановления утраченной «связи времён», возрождения местной художественной традиции. С течением времени эта традиция приобрела в представлениях участников объединения черты и статус общенациональной, а искусство В. Борисова-Мусатова, П. Кузнецова, П. Уткина, К. Петрова-Водкина стало восприниматься как магистральная линия развития всего русского искусства, насильственно пресеченная в годы советской власти, но по-прежнему сохраняющая свою творческую продуктивность.

«Энергоемкость» изначальной идеи, обеспечившая активное долголетие группы, в свою очередь была обеспечена резонансом исторических контекстов, в которых возникли «саратовская школа» рубежа XIX–XX веков и «школа» хвалынских пленэров конца ХХ века: «дух времени» старой Российской империи перекликался с «духом времени» состарившейся империи советской. В конце позапрошлого столетия творческая интеллигенция утратила всякое доверие к казенной церковно-государственного идеологии; интеллигенция позднесоветской эпохи ощущала исчерпанность жизнестроительного потенциала марксистско-ленинского мировоззрения еще более остро – «красный шум» выхолощенных ритуальных формулировок не имел уже никакого отношения к реальной жизни.

В обоих случаях поиски духовной опоры приводили к самым разным вариантам, одним из которых становилось обращение к той или иной форме традиционности. Для Виктора Борисова-Мусатова источником смыслополагания оказалась идеализированная культура русского дворянства, для Павла Кузнецова – идиллия бытия заволжских степных кочевников, Кузьма Петров-Водкин обретал вечные истины человеческого существования в мире простого, живущего в гармонии с природой крестьянина.

А спустя несколько десятилетий творчество Борисова-Мусатова и его младших современников само превратилось в часть традиции, в источник путевых знаков для художников хвалынской группы. Пространством реализации их традиционалистского проекта оказался Хвалынск – и не случайно. В отличие от Саратова, культурная аура которого была основательно «захламлена» цивилизационными «шумами» (и идеологическими, и техногенными), родина Петрова-Водкина давала ощущение свободы, живого пространства, сохранившего способность проводить и аккумулировать гармонические вибрации космоса. И потому «услышать голос саратовской школы» проще было именно там, нужно было только суметь настроить свое восприятие.

В том, что проект состоялся, сегодня нет никаких сомнений – и нынешняя выставка – очередное яркое тому подтверждение. Поскольку после семидесяти лет советского эксперимента наши современники оказались равноудалены и от дворянской культуры XVIII–XIX веков, и от мира степных кочевников, и от традиционного уклада жизни русского крестьянства, они смогли органически воспринять скорее не содержательную, но формально-стилистическую составляющую эстетики «саратовской школы» – содержательно активной для них зачастую становилась сама художественная форма. Отсюда в их работах повышенное внимание ко всем ее основным элементам – к колористической выразительности композиции, к цельности ее линейной организации, к качественной проработке всей плоскости изобразительной поверхности.

На уровне содержания как такового с мусатовцами их сближает отсутствие сюжетной повествовательности, стремление к самоуглубленности, к отрешенной созерцательности. Вероятно, поэтому для многих из них особенно значимым стал опыт декоративного пленэра Петра Уткина, не столько оперировавшего какими-то культурными кодами, сколько настроенного на непосредственный контакт с природой, на улавливание тончайших ритмических и цветовых нюансов натуры. «Пейзажная фракция» хвалынской группы, пожалуй, наиболее многочисленна, однако это не пейзажи в привычном смысле слова. За более или менее условной фиксацией природного мотива в лучших работах всякий раз ощущается метафизика пространства – то в особой петрово-водкинской монументальности изображаемого, то благодаря экспрессивной колористической напряженности, то за счет по-кузнецовски таинственных световых эффектов. Да и «эмоциональное качество» этой метафизики может быть очень разным: у одних она полна драматизма, у других – торжественно-благоговейна, у третьих безмятежно-радостна.

Собственно символистские работы наследуют «Призракам» Мусатова и бесплотным персонажам миражей Кузнецова. Плавные очертания фигур, облаченных в покрывала и длинные одежды, мелодически рифмуются с контурами холмов, водоемов и изгибами ветвей деревьев. Образы «духовных сущностей», как правило, выдержаны в минорных тонах, знаменуя собой одновременно и коренной разлад этого мира – и тоску по миру иному, тому самому «утраченному раю», поиск которого, по мысли мистически ориентированных авторов, и составляет содержание нашего жизненного пути. Каждая такая работа служит не столько самовыражению художника или трансляции через него неких истин высшего порядка, сколько является средством его духовного преображения, фиксируя опыт соприкосновения с предощущаемым «неведомым».

Итак, как и 30 лет назад художники предлагают нам попытаться услышать голос «саратовской школы», подразумевая что сами они его уже услышали и осознали вневременность произносимых им «слов». Способны ли мы последовать их примеру – каждому зрителю судить самому.